Книга Ну и дела! - Марина Серова

Шагах в пяти от нас тихо колебалась светло-зеленая, основательно зацветшая поверхность паркового пруда.

Ольга Николаевна достала сигареты. Руки ее дрожали.

— Я думала, меня уже никогда не настигнет то время. Но оказывается, я и сегодня живу воспоминаниями о нем. Я поняла это, как только вы показали мне Димину фотографию. Это было безумное время молодой, детской еще жестокости чувств и желаний. Сладкое и страшное время.

Она замолчала.

Одинокая лодка проползла по гладкой поверхности пруда, сидящий в ней задумчивый пенсионер вяло шевелил веслами.

В принципе я уважаю воспоминания женщин о первой любви. Тем более если это главные для них воспоминания.

Не каждая из нас получает возможность жить сегодняшним днем. Энергия прошедших чувств — для скольких женщин это единственная энергия жизни. Ни одна из женщин в этом не виновата. В этом я уверена на все сто.

Но развивать тему женской солидарности мне сейчас очень не хотелось. Поскольку меня интересовали вопросы исключительно мужской психологии.

— Извините, Ольга Николаевна. Мне очень нужно понять отношения вашего Димы с Когтевым. От того, насколько я в этом разберусь, зависят судьбы по крайней мере трех человек.

Я не собиралась посвящать ее в подробности своих проблем с Когтем и Сапером. Ее личные пристрастия могли внести серьезные искажения в логическую структуру ситуации и основательно меня запутать.

— Когтева я ненавижу… Он исковеркал мою жизнь. Знаете, в то лето, после окончания школы, я серьезно собиралась его убить. С ножом приходила сюда, на эту лавочку. Глупое, детское желание, но до сих пор я, школьный учитель, хочу, чтобы этот человек умер. Я не смогла его простить. А Дима… он оказался слабым, безвольным человеком. Он не смог защитить нашу любовь.

— Ольга Николаевна, я не понимаю, Когтев соперничал с Димой из-за вас?

— Они дружили с детства, с первого класса. Дима из интеллигентной семьи, его мама преподавала сольфеджио в музыкальной школе, отец…

Он ушел от Надежды Васильевны к другой женщине, когда Диме было пять лет. Дима не простил его. Ему было пятнадцать, когда он рассказывал мне о своей семье. Он плакал, называл отца предателем, говорил, что ненавидит его…

Я гладила его как маленького, целовала его мокрые от слез глаза… Я была нужна ему и была этим счастлива. Он плакал, и я была рада облегчить его страдания, успокоить этого маленького мужчину. В тот момент я впервые почувствовала, что я женщина…

В то лето мы с ним были счастливы. Пока я не узнала, какую роль в его жизни играет Когтев.

Она вновь замолчала. Я понимала, что и в тысячный раз те давние переживания так же остры и мучительны для нее, как будто бы все происходило лишь вчера. Поэтому не торопила ее, зная, что сама все расскажет, остановиться уже не сможет.

Она достала еще одну сигарету и молча курила, видимо пытаясь справиться с волнением.

Я ждала.

Наконец ее окурок полетел в воду, и она вновь заговорила.

О том, что меня интересовало больше всего.

— Когтев всегда был лидером.

Вы же знаете, это как чувство ритма, как музыкальный слух, от природы — или есть, или нет. Этому не научишься.

Слух был у Димы, но он вырос без отца и не умел бороться с мужчинами.

Когтеву медведь на ухо наступил, но он всегда и во всем был первым. Он был крепким пацаном из этого парка и силу своего слова подкреплял силой своего кулака.

Я знаю, кто он сейчас. Так и должно было случиться. У него уже в школе была своя команда.

Помню, в девятом классе на пустыре, который видно из окон учительской, школьники во главе с Когтевым устроили ужасную драку с парковой шпаной. Из-за того, кто будет контролировать танцплощадку в парке. Чтобы попасть на танцы, мало было купить билет за двадцать копеек, нужно было столько же заплатить парням, постоянно торчащим у входа.

Когтев решил отвоевать эту площадку у парковских. И спровоцировал их на драку. Восемь мальчишек попали в больницу с переломами и черепно-мозговыми травмами. Кто-то из учителей увидел в окно, как они лупят друг друга арматурой, и вызвал милицию.

У Когтева это был третий привод, но никто из школьных мальчишек не сообщил милиции, что драка организована им. Через неделю Когтев уже в одиночку жестоко избил лидера парковских, и танцплощадка стала его собственностью.

Ольга Николаевна вдруг порывисто повернулась ко мне и схватила меня за руку. Она была чрезвычайно взволнована.

Я хорошо понимаю женскую психологию, поскольку она мне знакома, хоть я и отношусь к женщинам совершенно другого типа, чем Ольга Николаевна. Если бы я слышала эту историю из третьих уст, я не удержалась бы от жестокого сарказма. Но Ольга Николаевна была так искренне взволнована, а я столь погружена в исследование взаимоотношений людей, о которых она рассказывала, что ее волнение передалось мне.

Хотя причина моего волнения была, конечно, совершенно иная — близилось объяснение мучившей меня загадки, от решения которой зависела и моя судьба.

Поэтому сентиментальность тона и порывистость ее движений не вызвали моей обычной в таких ситуациях внутренней насмешки.

— Дима тоже участвовал в той драке. Ему сломали руку.

Он всегда, все школьные годы был рядом с Когтем. Наверное, это была дружба. Странная дружба, сотканная из противоречий. Причиной которой было не родство, а уродство наших детских душ.

В каждом из нас жил сирота, чем-то обделенный и жадно тянущийся к любому, у кого в избытке было то, чего недоставало ему. Когтев был «большим», взрослым уже в детстве, Дима остался ребенком на всю жизнь.

Коготь фактически заменил ему отца в школе жизни. Дима учился у него и стремился его превзойти. Когтев хорошо чувствовал это, не знаю, насколько он понимал это головой, но чутье у него звериное. Он всегда знает, как относится к нему человек.

Он и сам соперничал с Димой. Дима был развитее его, знал гораздо больше, он был начитан, хорошо разбирался в литературе, музыке. С ним интересно было говорить о людях, о книгах, о жизни. Он мог понять человека, встать на его место, посмотреть вокруг его глазами.

Дима понимал, что жизнью управляют высшие законы, против которых человек бессилен. Когтев знал только один закон — закон своих желаний. Он был всегда самым главным авторитетом для себя. Единственное, в чем он чувствовал неуверенность, — в общении с образованными, интеллигентными людьми. И прятал свою неуверенность под грубостью и своим каким-то бандитским высокомерием. Он не мог превзойти Диму в человеческом, личностном развитии и давил его своей психологической силой.

Когтев, я думаю, ненавидел его все годы, которые они дружили, и потому старался унизить, подчеркнуть свое превосходство. Дима, по-моему, отвечал ему взаимностью. Внешне это была обычная дружба двух мальчишек, но, когда я взглянула на нее изнутри, с Диминой стороны, мне стало страшно. За Диму. Когтев заставлял служить себе, выполнять его волю и забывать о своей.