Книга Малавита - Тонино Бенаквиста

Нью-йоркский писатель, поселившийся в Шолоне, оказался идеальным поводом пересмотреть американскую классику. Недолго думая, Ален схватил телефонную трубку и пригласил Фреда, расписав тому лучшие моменты своего небольшого кинозаведения.

— Для нас будет огромной честью, если вы согласитесь стать нашим следующим гостем.

Дебаты в киноклубе? И Фред? Человек, не мыслящий фильма без банки пива в руке, без кнопки «пауза», чтобы пойти пошарить в холодильнике? Человек, скучающий, если нет взрывов и перестрелки? Человек, засыпающий на романтических сценах? Человек, не научившийся читать субтитры и видеть картинку одновременно? Какие дебаты, какой киноклуб?

— А что за фильм?

— Я думал взять фильм «И подбежали они»,[12]Винсенте Минелли.

— А оригинальное название?

— «Some came running».

— Что-то припоминаю… Там кто играет — Синатра или Дин Мартин?

— Оба.

Ален Лемерсье, сам того не подозревая, попал в десятку. Для итальянца из Нью-Джерси, тем более связанного с Onorevole Societa, Фрэнки и Дино пребывали в статусе героев.

— Напомните мне, о чем там.

— Писатель, ветеран войны, возвращается в родные места с недописанным романом. Все считают его неудачником, кроме одной женщины, которая пытается его ободрить.

— Писателя играет Фрэнк?

— Да.

Расчувствовавшись, Фред обещал подумать, потом повесил трубку и остался у телефона, который, несомненно, должен был тут же зазвонить снова.

— Алло? Фред?

— Вы кто, Плуто или Динго?

— Ди Чикко. Это что еще за «я подумаю»? Вы что, спятили?

— Я с шестерками не общаюсь, дайте послушать пленку Квинтильяни, пусть перезвонит.

Он резко и оскорбительно бросил трубку. Учитывая высокие технологии, которыми располагали Капуто и Ди Чикко, их шеф Квинтильяни испытает, в свою очередь, изумление не позднее чем через минуту, в какой бы точке планеты он ни находился. Когда-то для слежки за ним и для получения показаний ФБР использовало параболические антенны, лазеры, спутники, а также микрофоны, умещавшиеся в родинке, камеры — в дужках очков, и кучу других игрушек, которых не выдумать и сценаристам Джеймса Бонда.

— Скажите, Фред, вы сошли с ума? — произнес Квинт.

— К чему обижать славного мужика и рисковать стать непопулярным.

— Непопулярным? Если бы эти люди знали Джованни Манцони, жулика и убийцу, я бы дорого не дал за вашу популярность. Вы не писатель, Фред, вы всего-навсего дерьмо, которому удалось спасти свою шкуру, не забывайте об этом.

Фред и Том уже давно перебрали все варианты в чисто формальных словесных стычках. Теперешняя их игра требовала высокой точности и постоянной тренировки.

— Одного я никак не могу понять, — продолжал Том, — что вы намерены делать во время дебатов, какими бы они ни были? Совершенно на вас не похоже.

Он был прав. Дебаты? Обмен мнениями? Действительно, это было совершенно не в его стиле — ни обмен, ни мнения. Джованни Манцони проповедовал искусство красноречия ударами лома, и радости диалектики обычно выражались в поисках аргументов от паяльника до дрели. Фред с удовольствием отправил бы Алена Лемерсье подальше, если бы тот не заговорил про «писателя, которого все принимают за неудачника». Он свою долю получил с лихвой. Кто лучше Фреда знает эту тему — на много километров вокруг? Словно мало просто писать, чтобы чувствовать себя писателем, — пришлось еще заполучить и писательские проблемы. И он познакомился со всеми тревогами человека, рассказывающего про себя, одинокого в своей каморке, непонятого, взыскующего правды, не всегда пригодной для изложения.

— Я сначала пересмотрю фильм на видео, Том, приготовлю кучу интересных вещей для рассказа. И вы пойдете на этот просмотр со мной, я скажу, что вы мой друг. За это я обещаю абсолютно честно написать ваш портрет в своих мемуарах.

Квинтильяни, не ожидавший такого двусмысленного довода, рассмеялся.

* * *

Магги не станет присутствовать ни на просмотре, ни на дискуссии. После долгого дня, посвященного административной работе в Народной взаимопомощи (взыскание долгов, бухгалтерия, планирование работы на будущее), она вызвалась помогать в организации ужина на восемьдесят человек в столовой технического лицея Эвре. Стоя на раздаче, за рядом сдвинутых пластиковых столов, она наполняла тарелки голодных людей и спрашивала себя, сколько нужно разложить горохового пюре, чтобы стереть ее долг перед человечеством. В ее душе горело призвание сестры милосердия на поле боя, и она помогала одновременно и на кухне, и на раздаче, на разгрузке и погрузке машин, на сборе и на мытье посуды: она работала, как настоящий спортсмен, стремящийся побить рекорд. Она полагала, что в самоотверженности надо упражняться, как в виде спорта, — разминка, работа, ускорение, и если тренироваться регулярно, можно стать чемпионкой. Когда столовая опустела, ей пришлось признать очевидное: подвиг доставлял определенное удовольствие. Вооружившись губкой, она самозабвенно набросилась на пустую кухню. Давно пора было закатать рукава, испортить руки, поцарапать, задубить. История знавала блестящие прецеденты.

* * *

В сумерках гигантского актового зала зрители ждали, когда Ален Лемерсье начнет свое вступительное слово. Эти пятьдесят неизменных зрителей присутствовали, несмотря ни на что, и на самом деле образовывали настоящий клуб. Ни в коем случае они не пропустили бы этот ритуал, коллективную концентрацию, немыслимую ни в каком другом месте, волнение, которое вызывал только большой экран. А еще приятно было вернуться к реальности и сопоставить свои мнения сразу после окончания фильма. Само то, что они покидали уютные гостиные и телевизоры, чтобы посмотреть фильм в зале, уподоблялось для них акту неповиновения.

Томас Квинтильяни и Фредерик Блейк, сидя в зале бок о бок, с трудом скрывали один — нервозность, другой — радостное возбуждение. Сыщик опасался вопросов, которые могут обрушиться на его подопечного, даже самых безобидных. Одновременно он чувствовал, что включение Фреда в сообщество воспринимается начальством как гарантия благополучного завершения дела. Как-то так криво выходило, что эта ворованная репутация писателя-самозванца по-своему доказывает, что ему, Тому Квинту, удалось сделать из бывшего жулика уважаемого человека, а тем более в такой стране, как Франция, — просто чудо. Фред, со своей стороны, несколько раз пересмотрел фильм на видео, для того чтобы заранее представить себе дебаты, и чувствовал готовность привести некоторое количество аргументов домашней заготовки, а также выдать готовые ответы на вопросы, которые не преминут ему задать. Он даже придумал, что начнет свое выступление цитатой, которую Уоррен откопал в интернете: «Женам писателей не понять, что когда их мужья смотрят в окно, они работают». Для него фраза резюмировала всё непонимание его работы домашними, их скрытую манеру не признавать его в качестве автора. Сегодня вечером, выступая перед первой своей «официальной» публикой, он сможет наконец расквитаться с теми, кто сомневается в его праве на творчество. Том Квинтильяни, его самый главный враг в мире, будет единственным тому свидетелем.