Книга Кровавый круг - Жером Делафосс

Официантка налила в чашку жидкость цвета солодки, взяла из картонной коробки печенье, поставила все на поднос и вернулась к нему.

— Это им ничего не говорит… — сказала она.

Было ясно, что от них он больше ничего не узнает. Он залпом выпил теплую жидкость и решил продолжить поиски в другом месте.

Направляясь к выходу, Натан обратил внимание на то, что столик русских пустовал. Они исчезли, а он даже не заметил.

Большинство учреждений еще были открыты.

Натан заглянул в следующее заведение и снова задал свои вопросы. И столкнулся с теми же недобрыми взглядами, запирательством, враждебностью к незнакомцу, который шел проторенной дорогой. Моряки не любили вопросов, как и неприятностей. В каждом баре повторялось одно и то же. За полтора часа он выпил семь чашек кофе, четыре чашки чая и два раза обошел порт, так и не получив никакой информации, и решил возвратиться в отель. Завтра утром он снова придет в порт, возможно, служащие «Шелл» будут более словоохотливы. По тропинке, которая петляла между домами, он вышел на Хай-стрит. Главная магистраль возвышалась над долиной. Трепещущие огни Лонгьирбюена напоминали созвездия прижавшихся друг другу звезд, словно для того, чтобы лучше защититься от холода. Натан замедлил шаг, чтобы полюбоваться этим зрелищем, когда какой-то шорох заставил его повернуть голову.

Он осмотрел улицу и теневые зоны между домами. Ни звука, ни одного живого существа, ничего подозрительного. Должно быть, это было его собственное эхо. Он заставил себя расслабиться и продолжить путь, однако чутье, казалось, предупреждало его об опасности.

Треск льда снова нарушил тишину. Кто-то шел за ним. Не ускоряя шага, Натан свернул на небольшую улочку, прошел несколько метров и повернул назад, стараясь попасть в собственные следы, оставленные на снегу, и прижался к изгороди.

Шаги приближались.

Натан задержал дыхание и вгляделся в темноту через плохо скрепленные доски. Контуры массивной фигуры появились в нескольких метрах перед ним, он различил ушанку, окруженную легким ореолом тумана. Человек шел по его следам, которые извивались вдоль изгороди. Натан позволил ему приблизиться и внезапно выскочил из тени.

— Меня ищешь? — Натан схватил его и прижал к стене.

Человек вздрогнул. Это лицо… Это был один из русских, которых он видел в кафетерии.

— Что тебе нужно?

— Я, я слышал говорить… тебя с официанткой, — ответил русский, подбирая английские слова. — Я… Я видеть большой ледокол…

— «Полярный исследователь»?

Человек кивнул. Натан разжал руки.

— Ты знаешь, почему он здесь остановился?

— Сколько платишь?

Натан сунул руку в карман и протянул ему банкноту достоинством в пятьдесят евро.

— На «Зодиаке»… Они идти в Хорстленд. Люди спускаться на землю.

— Хорстленд?

— Покинутый китобойный остров.

— Что ты там делал?

— Рыболов, я иду за вершами.

— Ты знаешь, что они там делали?

— Они идти в старую деревню. Я не знать зачем.

— Сколько по времени плыть до этого острова?

— Это занимать четыре часа.

— Ты можешь меня туда отвезти?

— Нет, запрещено.

— Триста.

— Придешь завтра в порт. В 5 часов утра. Мой корабль называется «Стромои».

18

Рыболовное судно скользило по черному фарватеру, который вел в царство пакового льда. Глаза Натана понемногу привыкли к темноте, теперь ему удавалось различить стальной форштевень, который лавировал между крупными ледяными и гладкими, словно мрамор, блоками.

Снаружи траулер Славы Миненко ничем особенно не выделялся, но, проникнув внутрь, Натан был поражен своеобразием помещений. Каждая деталь отличалась странной привлекательностью. Перегородки кабины были обшиты бледно-голубыми панелями и украшены янтарными четками, крестом и наивными иконами с изображением православных святых, нарисованных прямо на дереве. Псалмы, кириллические буквы, словно лапки насекомых, виднелись под каждой из религиозных картинок. Натан какое-то мгновение рассматривал капитана, одетого в вытянувшийся пуловер. Изрытое морщинами лицо, отмеченное печатью одиночества и окруженное длинными черными прядями, прихваченными лентой на затылке, взгляд устремлен на серебристый горизонт… Пленник мира горячности и суеверий. Вероятно, такую цену нужно было заплатить за свободу.

Светало, становились отчетливыми снежные просторы берега. Уже два часа мужчины почти не разговаривали — при такой изоляции от мира слова не имели никакой ценности.

Натан спустился в кухню, из тяжелого самовара, установленного на горелке на кардане, налил себе кипятку, заварил чай и вернулся на свое место.

Вдалеке уже наметились контуры города, словно вышедшего из кошмара: покрытые ржавчиной ангары, перекладины домов, внушительные бетонные здания, возвышавшиеся на склоне скалы. Они были далеки от Лонгьирбюена с домами в пастельных тонах, ансамбль скорее напоминал населенные пункты, построенные русскими в 50-е годы XX века.

— Что это? — спросил Натан.

— Барентсбург, русский анклав.[36]Собственность рудниковой компании «Трест Арктикуголь». Потребовались годы работы, чтобы обустроить здесь город. Привезти бетон, подъемные краны и заложить фундамент. Это очень сложно из-за вечной мерзлоты. Вечная мерзлота? — это здешняя земля. Всегда заледеневшая, твердая, как камень, чтобы рыть отверстия, нужен динамит. — Он глотнул чая. — Там только русские и украинцы, которые добывают уголь. Девятьсот мужчин, двадцать женщин. Там я жил в своей прежней жизни.

— Прежней жизни?

— Да. Я родился очень далеко от Шпицбергена, в Хабаровске, на реке Амур. Отец русский, мать китаянка. — Он указал на свои миндалевидные глаза. — В двадцать лет приехал в Барентсбург на заработки. Я ел, спал, работал здесь в течение десяти лет. Однажды, 19 сентября 1997 года, бур попал в метановый карман. Произошел взрыв рудничного газа. Внизу было тридцать четыре шахтера, двадцать три погибли, все, капут, конец. Через день я спустился со спасателями в шахту за трупами. Это был последний раз, когда я спускался вниз, больше никогда. Моя душа осталась в шахте, она похоронена там вместе с товарищами.

— А вторая жизнь, этот корабль?

— Да, «стромои» по-норвежски означает «остров в течении», я больше не хочу говорить по-русски. Я живу рыбной ловлей: зимой креветки подо льдом, летом камбала.

Слава немного помолчал и спросил:

— Ты живешь в Париже?

— Да.

— У тебя есть женщина-парижанка?