Книга Афинский яд - Маргарет Дуди

— А-а, — слова Аристогейтона явно впечатлили его собеседника, который нервно подался назад, почти дрожа. — Значит, в этой куче разномастных вещей ты усматриваешь не просто чашки с кочергами, а месть?

— Попробуйте пестик, господа, — замечательный подарок для вашей хозяйки! Супруга, сестра или рабыня — пусть мелет вам муку для блинов, — надрывался аукционист. — Хороший прочный камень, чудесные пропорции, продается вместе со ступкой. В прекрасном состоянии. Смотрите, как мелко мелет!

В подтверждение своих слов энергичный аукционист бросил в ступку несколько зерен ячменя и, к полному восторгу собравшихся, быстро заработал пестиком, изобразив на лице глубочайшее изумление.

— Правильно, нужно молоть. Давай-давай, — сказал неумолимый Аристогейтон. — Будем надеяться, что с помощью ступки и пестика злобную фурию удастся препроводить в царство мертвых. Да, есть снадобье, ради которого и помолоть не лень, — цикута, последнее угощение Гермии на этой земле. — И оратор взмахнул полой короткого алого плаща, словно собирался пойти и посмотреть, как Гермия покинет мир живых.

— Но тебе-то что до этого?

— Мне? Друг мой и гражданин, неужели ты не заметил, как ничтожно мало стали значить в Афинах закон и порядок? Эта омерзительная пустула, эта отравительница — следствие недуга, терзающего наш город. Лишь вскрыв этот чирей, мы ступим на путь исцеления. Ибо афиняне опустились и погрязли в пороке. Не только в Пирее, но также в священных Афинах процветают кабаки, полные бездельников, граждане якшаются с чужеземцами. Даже в святая святых — на Агоре! Публичные дома плодятся, как грибы. Мужская доблесть вырождается. Юноши, теряя силу и утрачивая свою мужскую суть, становятся изнеженными и женоподобными.

— Полагаю, ты прав. Но разве так было не всегда? Не на это ли сетовал Аристофан в далеком прошлом?

Аристогейтон покачал головой:

— Так скверно, как сейчас, еще не бывало. Нас развращает власть молодого македонца и его сподвижников. Покоренные, мы слабы и немощны. Нам не хватает сильных вождей. Взять хотя бы Гиперида! Он именует себя патриотом, умеет расположить к себе и пользуется влиянием в Совете. И он решил, что, сделав рабов гражданами, можно избежать грозящей нам опасности! Ввергнув город в пучину беспорядков, презрев традиции и знатность рода!!!

Спорить не стал никто — это было бы опрометчиво. Как известно, Аристогейтон вел судебный процесс против Гиперида, предложившего сделать чужеземцев и рабов гражданами и вооружить их, чтобы Афины могли дать отпор Македонии. Все граждане Афин сочли подобный шаг опрометчивым. Гиперид сумел отклонить обвинение в государственной измене, заявив, что его разум затуманили сверкающие щиты македонских фаланг и что, мол, не будь битвы при Херонее, он никогда не осмелился бы предложить столь радикальную меру. Но теперь ни один человек, заботящийся о сохранении общественного спокойствия Афин, не стал бы злить Аристогейтона, защищая Гиперида в его присутствии.

— Ну хорошо, а как быть с Ликургом? — Неугомонный собеседник никак не желал оставить Аристогейтона в покое; вероятно, он просто решил проверить, удостоится ли хоть кто-то добрых слов от этого сурового моралиста. — Человека, которому доверено распоряжаться афинской казной, никто не превзойдет в знатности. Ликург Этиобутад — один из самых высокородных. Богат, но живет скромно, стелет на ложе одну-единственную овечью шкуру. Носит сандалии только в самую суровую стужу. Денно и нощно печется о благе Афин.

— Его не назовешь неженкой, это точно, — неохотно согласился Аристогейтон. — Зато он слишком любит деньги, хоть и не для себя, а для государства. Ликургу не дают покоя налоги и памятники, потому он и пошел на уступки Македонии. Такой скорее подарит Афинам Стадион, чем хорошую армию.

— Ты забываешь о Демосфене.

Человек, сделавший это невинное замечание, явно задумал недоброе. Все отлично знали, что Аристогейтон и Демосфен уже лет двадцать на ножах: с тех самых пор, как Демосфен ставил пьесу для Дионисий, а Аристогейтон ударил его и, по слухам, уничтожил все костюмы и декорации. Эти двое одинаково не любили македонскую гегемонию, но не могли найти друг для друга ни одного доброго слова.

— Демосфен, — с нажимом произнес Аристогейтон, — да, Демосфен, который обманом добился от Афин золотой короны. Демосфен, который своим языком привел нас не к славной победе, а на поле битвы, откуда он сам припустил во всю мощь своих коротких ног! Этот хвастун любит золото.

— Истинная правда, — подтвердил зевака, который с явным удовольствием выслушал это нелестное высказывание. — Говорят, Демосфен без ума от кабаков и пирушек, на которых щеголяет в женском наряде.

— Клевета, — уверенно перебил седовласый мужчина. — В юные годы Демосфен был невоздержан в питье, но нынче позволяет себе только воду.

— И все же, — возразил Аристогейтон, — признайте, что и ваш герой не устоял перед прелестями распутной женщины. Он обожает свою любовницу-чужеземку. Черноволосую сикилийскую девку по имени Лаис.

— Ты чересчур суров, — не согласился его знакомый. — Хотя мне известно, что ты теперь подражаешь спартанскому образу жизни, вот откуда твой алый плащ…

— Я подражаю лишь спартанским добродетелям. Спартанцы издревле были нашими врагами, но с македонцами они бились, как мужчины, а мы, афиняне, струсили. Афинский дух истощился, пока мы принимали к себе людей без роду и племени. В дни своего расцвета Спарта не знала ни проституток, ни чужеземцев, ни сибаритов. Мужественность. Вот что для настоящих мужчин дороже красивых слов и блеска золота. Истинное благородство. Мужественность вырождается, когда власть над мужчинами приобретают шлюхи — особенно богатые, рядящиеся в дорогие одежды, которые куплены на доходы от их преступлений против добродетели.

— Аристогейтон, — взмолился его друг, — будь снисходителен к молодости. К ее маленьким, невинным удовольствиям…

— Невинные! Это ли невинно — отвлекать помыслы эфебов от войны, а юношей — от исполнения гражданского долга?

— Неужели они не могут дать выход страстям и желаниям своего возраста?

— Это правда, — серьезно сказал Аристогейтон, — юноши хотят удовольствий. Пусть знатные мужчины устраивают пиры и симпосионы, приглашают на них молодых товарищей, декламируют стихи и ведут философские беседы, выставив за дверь, по примеру Сократа и Агафона, флейтисток и прочую шваль.

— Но я говорил о простом удовлетворении, не о пирах и беседах.

— Я признаю: временами юноши не могут противиться зову Эрота. Но в этом случае им следует посещать проституток самого простого и низшего разряда, которые со всех берут одинаковую плату. Два обола (а не две драхмы — немыслимая расточительность, позволенная нынешним законом) — вполне достаточная цена. Рабы обоих полов, покорные и скромно одетые. В притоне-конуре без всяких там подушек и благовоний. Юноши должны приходить группами: каждый быстро делает то, зачем явился, и удаляется. Недопустимо проводить ночь в обществе шлюх — любого пола, — делать им подарки и потакать их прихотям! Никаких поцелуев! Мужчину не должны нянчить, нежить и натирать душистым маслом! Это разрушает наш город!