Книга Тропик ночи - Майкл Грубер

Ветер, задувающий в окно машины, немногим прохладнее, чем струя воздуха из фена для волос, установленного на самый слабый нагрев, но меня это не беспокоит. Людям, чрезмерно привязанным к земным благам, я посоветовала бы воздержаться от профессии антрополога. Температура в моей машине соответствует температуре в моем жилище (бон на языке оло) в общине Улуне в Даноло в течение всего сухого сезона. Ко мне возвращаются мои чувственные воспоминания. Думаю, это связано с присутствием в моей жизни ребенка. Сейчас я, к примеру, мысленно перемещаю Лус в прохладную тень нашего патио в Провиденсе, и тотчас меня охватывает воспоминание, как отец у нас на причале держит меня на руках. Мне примерно столько же лет, сколько сейчас Лус, и я чувствую себя очень уютно в объятиях взрослого человека, который одной рукой поддерживает мою попку. На море отлив, и я ощущаю острый запах морской воды и гниющих водорослей. Мы только что закончили прогулку на нашей яхточ-ке. От отца пахнет табаком, корабельным лаком и древесной пылью.

Лус несет бумажный мешочек. В машине она показывает мне, что лежит в мешочке. Это подарок, объясняет она, за хорошее поведение. Довольно большой, испеченный из теста подсвечник, украшенный покрытыми желтой и синей глазурью цветочками, тоже из теста. Добрая миссис Ломакс закрепила нижнюю часть подсвечника в мягкой глине, так что он вполне может функционировать как настоящий. Я расточаю подарку всяческие похвалы. Мне самой давно уже не дарили подарков. Мы делаем крюк и заезжаем на Гроув купить свечу для этого необыкновенного подсвечника. Там же, в магазине дешевых товаров, мы роемся, как люди бедные, в подержанных вещах, и Лус находит для себя потрепанную книжку под названием «Луна доброй ночи», а я с удовольствием плачу за нее пять центов.

Итак, мы обедаем при свете свечи. Я приготовила большой фруктовый салат с деревенским сыром, который, как мне кажется, нравится Лус. После обеда Лус должна задувать свечу, а я зажигать ее снова много раз. Когда я обучалась айкидо, сенсей заставлял нас гасить свечи при помощи кулака, вырабатывая скорость удара и самоконтроль. Прием заключался в том, чтобы сгустить быстрым движением крепко сжатого кулака столбик воздуха и остановить костяшки пальцев в нескольких миллиметрах от пламени. Это не так просто, как может показаться, впрочем, в айкидо все непросто. И в колдовстве тоже. Не подумав, только для того, чтобы развлечь Лус, я выбрасываю вперед кулак и убеждаюсь, что все еще могу успешно повторить прием. Еще, просит Лус, и я снова зажигаю фитиль, но тут же вспоминаю, как погибла мать девочки, и мне становится стыдно и горько. Пока я овладеваю собой, Лус берется за дело сама, попадает своим кулачком в свечу, горячий воск обжигает ей пальцы и запястье. Она плачет, и я спешу к раковине за холодной водой. Чтобы утешить девочку, я показываю ей несколько фокусов с монетами, которые достаю из кувшина, где у меня хранится мелочь. Фокусы я научилась показывать мастерски, и мне доводилось удивлять ими людей намного старше четырех лет. Марсель всегда говорил, что ловкость рук и есть корень колдовства, а также самый ценный инструмент антрополога-практика. В магии все дело во внимании. И в жизни тоже, кстати говоря.

После фокусов мы надеваем наши спальные футболки и вместе ложимся в мой гамак. Я читаю Лус все ее книжки в том порядке, как ей нравится: сначала книжку о птицах, потом о Берте и Эрни и наконец последнюю — «Луну доброй ночи», купленную сегодня. Книжка имеет огромный успех, я читаю ее три раза подряд, и Лус засыпает. У меня тоже была в детстве эта книжка, но хотя мама иногда укладывала меня спать, она не читала мне ни разу, читал отец.

Сон не шел ко мне. Луна сейчас во второй четверти, она сияет в небе, в окно льется запах жасмина. Я осторожно повернулась в гамаке. Сквозь ячейки его сетки мне видны верхушки деревьев и быстро бегущие в лунном свете облака. Линия или переплетение линий — такова наша жизнь, и она всегда под вопросом. Меня сегодня потрясло до глубины души то, что происходило в больнице. Сначала пожилая леди, окруженная аурой колдовства, потом известие о зарезанной беременной женщине. Словно бы с разрушаемой ветрами и непогодой скалы под ногами сорвался камень, и несчастная Долорес повисла над пропастью, цепляясь за край обрыва одними пальцами. Джейн Доу взывает из могилы: «Эй, Долорес! Мне тяжко, давит на меня земля, позволь мне выбраться отсюда». — «Нет, Джейн, — отвечает Долорес. — Все еще слишком темно и неясно»… За окном вскрикивает птица.

Уит-пурр. Уит-пурр. Уит-пурр. УИТ. УИТ.

Кровь стынет у меня в жилах. Я прижимаю к груди кулак. Этого не может быть, и тем не менее оно было. Медоуказчик, птица, которая приводит людей к пчелиному дуплу с медом. Тысячи раз я слышала ее голос в Африке, но в Южной Флориде этих маленьких птичек нет. Мы обычно говорили, что она зовет моего мужа, пока нам не рассказали, какая это птица: она своего рода предсказатель, наделенный магической силой; она приводит людей к дереву, где есть мед, люди разоряют улей, и медоуказчику тоже достается при этом мед и воск, но пчелы его не жалят. Рассказали и о том, как медоуказчик разоряет и опустошает гнезда других птиц при помощи острого, точно скальпель, особого зубца у него на клюве.

Я выхожу за дверь и останавливаюсь на лужайке. Прислушиваюсь. Обычный щебет и вскрики. Воображение. Страх. Пот высыхает у меня на спине. Я возвращаюсь в гамак. Слуховая галлюцинация, свидетельствующая о том…

Я лежу и думаю о дне, когда я впервые увидела Марселя Вьершо. Это были последние недели занятий, я сидела у себя в комнате, занималась французским и ненавидела это занятие; мне хотелось домой, к морю, на пляж. Мне легко даются языки, особенно разговорный, и потому я записалась на факультативный курс по французской литературе — себе на голову. Это была французская проза двадцатого века. Колетт[31]— это прекрасно, но Сартр? Деррида?[32]Только не в благоухающем июне. Мой первый курс, четырнадцать лет назад. Я помню, что ощутила неодолимую потребность выйти из комнаты, прогуляться, выпить чего-нибудь холодного, быть может, лечь на траву или на время присоединиться к тем, кто вечно играл в волейбол возле корпуса Майнор-Лэтем. Я уже совсем собралась выйти, поискала свой бумажник, совершенно не думая о том, что моя жизнь может перемениться, и тут в комнату ворвалась Трэси О'Нил и объявила: «Пошли скорее, поглядим на Марселя Вьершо!» Я спросила, кто он такой, и Трэси объяснила, что Марсель Вьершо — величайший антрополог мира, что он просто великолепен, а нам надо бежать в Юридическую библиотеку, занять места в первом ряду, и тогда мы переживем настоящий оргазм. Я сказала, что хотела бы выпить пива, и Трэси предложила мне оставшиеся у нее в жестянке несколько дивно холодных глотков.

И мы отправились, впятером или вшестером, уже не помню точно, мы, жаждущие чего-то стоящего и необыкновенного. Ротонда Юридической библиотеки — самое большое помещение в кампусе Колумбийского университета, но им понадобились дополнительные стулья. Собралось человек триста, большей частью девушки. Мы не попали в первый ряд, но заняли вполне удачные места, чтобы, как выразилась Трэси, пережить оргазм.