Книга Кровавое копье - Крейг Смит

— Давненько я не перечитывал Эшенбаха, — признался герр Бахман.

— Суть истории в том, что Парсифаль нашел дорогу к замку Короля-рыбака. На пиру Парсифаль увидел процессию рыцарей и дам, несущих по большому залу копье из слоновой кости и золотую чашу. С конца копья непрерывно капала кровь, но все капли падали в чашу. Парсифаль, естественно, зачарованно наблюдал за происходящим, но его предупредили, чтобы он не говорил ни слова, поскольку еще слишком молод, именно поэтому он побоялся спросить, свидетелем чего стал. В этом была его ошибка. Стоило ему только заговорить — и Грааль принадлежал бы ему, Король-рыбак излечился бы от своей хромоты, а погибающее королевство снова начало процветать. Но он промолчал и уснул за столом, а очнулся через какое-то время совершенно один, посреди пустоши. Как только я понял, что история Эшенбаха — не сказка из далекой страны, а аллегория судьбы катаров, которые в пору, когда он писал свой рассказ, еще не исчезли окончательно, но оказались на грани полного истребления, я начал читать все, что можно было прочесть о здешних знатных семействах. Я понял, что замок, о котором пишет Эшенбах в своей повести о Граале, — это Монсегюр, последняя крепость катаров, способная противостоять атаке ватиканского войска. И тогда я приехал сюда, чтобы лично посмотреть на все это.

После обеда Ран отвел Бахманов в Grotto de Lombrives.[26]Эта пещера с колоннами цвета жасмина и сверкающими кристаллическими сталактитами, свисающими с потолка и похожими на акульи зубы, являлась одним из величайших сокровищ Южной Франции. Пройдя в глубь пещеры, Ран и Бахманы увидели так называемый собор — подземный зал, размерами превосходивший самые величественные церкви Европы.

— Здесь иберийцы поклонялись своему богу солнца задолго до того, как в эти края прибыли греки, — рассказал Ран. — После начала Крестового похода, в тысяча двести девятом году, катары, обитавшие в долине Арьеж,[27]спускались сюда для участия в богослужениях, поскольку церковь отобрала у них храмы и заменила сочувствующих еретикам священников доминиканцами — монахами из того самого ордена, который стоял во главе инквизиции.

Чуть позже в одном из соседних залов Ран показал Бахманам потускневшее изображение копья, с кончика которого в чашу капала кровь.

— Вот то самое Кровавое копье, которое Парсифаль увидел в замке Короля-рыбака, — объяснил Ран. — Этот образ был у катаров популярнее распятия, и не без причин. Он символизировал рыцарство и не имел аналогов среди изображений, принятых официальной церковью. И копье стало для них знаком веры.

— Если копье все время кровоточит, — заметила Эльза, — а чаша никогда не переполняется, это фактически обозначает вечную и неудовлетворенную страсть влюбленных.

Ран с интересом взглянул на нее.

— Я об этом не думал, — признался он, — но, пожалуй, стоит поразмыслить.

— Но могли ли катары видеть нечто символизирующее мужчину и женщину в образах копья и чаши? — спросил Бахман. — В смысле… Это ведь современное понятие?

— Полагаю, что для катаров сила изображения прежде всего сосредоточивалась в крови, а не в копье или чаше. Думаю, они воспринимали этот образ как выражение непрерывного обновления и могущества.

— Совсем как их страсть, — прошептала Эльза.

Французские Пиренеи

Лето 1931 года

Между ними не было полного взаимопонимания и уж тем более никакого договора. Никто не пытался установить границы или хотя бы смысл того, чего они хотят, чего ищут. Меньше всех об этом говорил герр Бахман. Однако день шел за днем, и все трое чувствовали себя все более комфортно в рамках зарождающейся дружбы. Бахманы оказались настоящими путешественниками: у них многое вызывало любопытство — окрестности, местные обычаи и даже особенности местного диалекта. Герр Бахман задавал множество недилетантских вопросов насчет крепостей. Он сражался на войне и незадолго до выхода в отставку получил звание майора. Эльзу больше интересовали любовные истории, следующие за ними браки, родословные, а также рассказы о романтических увлечениях. При этом она проявляла энтузиазм женщины, обожающей французские романы девятнадцатого века. Вместо того чтобы ревновать жену, которая явно все сильнее увлекалась молодым проводником, Бахман время от времени оставлял их наедине — правда, ненадолго и не так, что Ран и Эльза оказывались совсем одни, но все же он словно бы на несколько минут давал им право на приватную беседу. Шли дни, и у Рана часто возникало искушение: что-нибудь сказать Эльзе в эти моменты уединения, к примеру спросить, нельзя ли навестить ее в Сете или, быть может, в Берлине зимой. Ему отчаянно хотелось узнать, является ли ее интерес к нему чем-то большим, нежели просто флирт, который теперь, судя по всему, начал поощрять даже ее супруг. Что греха таить, Отто мало-помалу влюблялся, и хотя он прекрасно понимал, что не сможет уговорить Эльзу уйти от богатого мужа, он согласился бы на многое ради романа с ней.

Однако пока все можно было разрушить любым неосторожно оброненным словом. Ран понятия не имел о том, догадывается ли Эльза, какие чувства она в нем пробуждает, он не знал, насколько серьезно она воспринимает их игру. Его общество ей определенно нравилось, но это совсем не то же самое, как если бы она встречалась с ним, убедившись, что супруг крепко спит! Если и суждено чему-то случиться, то сначала Эльза должна подать ему какой-то знак, думал Ран, но этого не происходило. Она с радостью болтала с ним как наедине, так и в обществе мужа. Эльза спокойно, с удобством садилась близко к нему, когда они мчались по дорогам в автомобиле. Порой она прижималась к нему спиной, и ее волосы касались его лица. Ран решил для себя, что представляет для Эльзы загадку, фантазию. Но насколько серьезно она воспринимала эту фантазию — он не мог понять. Иногда казалось, что стоит ему взять ее за руки, и она упадет в его объятия. А порой он был уверен, что она влепит ему пощечину, если он хотя бы спросит, можно ли ее поцеловать.

Один из дней они посвятили осмотру прекрасных руин храма Минервы на севере региона. А вечером, за ужином, герр Бахман предложил перейти на «ты». Им предстояло путешествовать вместе еще несколько дней, и было глупо хоть немного не расслабиться. Они стали друзьями, и сейчас не девятнадцатый век, в конце концов! Он предложил Рану называть его Дитером, жену — Эльзой. Ран ответил, что ему нравится, когда к нему обращаются по имени — Отто.

Затем последовал, как полагается, брудершафт, а также приятная замена местоимения Sie, больше годящегося для общения с незнакомцами, на du,[28]подходящего для близких друзей. Вечер получился замечательный. Бахман отбросил свою привычную чопорность и чуть ли не патологическую боязнь сказать и сделать что-то неподобающее. Эльза тоже вела себя менее сдержанно, чаще смеялась. С переходом на «ты», с тем, что они стали называть друг друга по именам, стало очевидно, что для всех троих конец путешествия будет началом новой дружбы. Они должны сохранить взаимоотношения! Приезжать друг к другу в гости, когда получится, переписываться! Это ведь так естественно для друзей!