Книга Северная Пальмира - Роман Буревой

Но сейчас Сервилию мало волновала Криспина. Валерия – вот главная опасность для Бенита. Вскоре она покинет Дом весталок и тогда непременно выйдет замуж за Марка Габиния. Этого нельзя допустить. По крови Валерия – ближайшая родственница Руфина, Элия и Постума. Она не так ещё стара и может родить. Если у неё будет сын, сенат может настоять, чтобы Постум его усыновил. Ситуация спорная и совершенно ненужная. Постум усыновит её маленького Александра – вот каков план действий. Племянник оставит Империю дяде. Валерия с её предполагаемыми детьми – лишняя в этой игре. Она только мешает. Как мешает Криспина со своей дочуркой.

Сервилия прошлась по таблину, глянула в зеркало. Она все ещё была хороша. Косметологи, маски, массажи. Она ещё может смотреться в зеркало. И неважно, что у Бенита молодая любовница. У Бенита много любовниц. Но время от времени он возвращается в спальню супруги. У Сервилии столько дел: приёмы, встречи, обеды. И главное дело: будущее её сына.

Нет нужды ждать, когда противник наберётся сил. Куда проще нанести упреждающий удар. Вот если бы Валерия согрешила с Марком до того, как покинет Дом весталок, тогда бы…

А ведь это можно организовать. Лишь бы Марк осмелился.

Жаль Марка Габиния? Нет, не жаль. Он своей глупостью заслужил свои беды. Есть поверье, что жениться на бывшей весталке – к большому несчастью. Но ему плевать на древние обычаи, он демонстративно ждёт Валерию. Ну что ж, он будет наказан за дерзость. Глупый Марк. Разве боги не наказали тебя однажды? Так пусть накажут снова.

III

От Сервилии явился личный посланник и передал приглашение Марку Габинию. На пир к Сервилии приглашали, как на аудиенцию к императору. Сервилия частенько звала к себе знаменитого актёра. Но он почти всегда отказывался. Хотел отказаться и сейчас, но потом посмотрел на приложенный к приглашению список гостей и увидел, что первым стоит имя Валерии.

Валерия. Это имя действовало на него почти гипнотически. Ему чудилось, что весталка его зовёт. Сколько ей осталось быть в храме? Год, два? Три? Он пытался счесть годы и не мог. А может, и не стоит ждать? Все и так валится в Тартар. И не важно совсем – целомудренна Великая Дева или нет? Разве это может кого-то или что-то спасти? Разумеется, их выследят и казнят. И это неважно. Разве жизнь имеет хоть какую-то цену? После мучительной смерти сына нелепо цепляться за жизнь. Минута наслаждения – вот истинная ценность. Такой поступок, разумеется, глуп, но с некоторых пор Марк Габиний полюбил глупость. Быть может, с тех пор, как волосы его густо забелила седина.

И, будто откликаясь на его немой призыв, явилась женщина в форме гвардейца и передала записку от Валерии. Весталка непременно просила быть на пиру у Сервилии. Быть было выделено киноварью, как выделялись рубрики в старинных свитках. И бумага была дорогая, надушённая галльскими духами. Все обещало. Неужели? Сердце Марка прыгало как сумасшедшее. Ему казалось – только вчера повстречал он на пиру у Руфина Валерию. Сегодня утром отправил признание в любви, и вот она отвечает… Неважно, что между этими событиями пролегло почти двадцать лет. Все равно они уже миновали. Только одно смутило его поначалу: почему дом Сервилии, то есть Бенита? Потом он понял – в их преступлении будет вызов. Они согрешат в покоях самого диктатора. И своим позором Великая Дева бросит тень на диктаторский пурпур. Театральный жест. Цицерон когда-то хотел покончить с собой в доме Августа, дабы Октавиану являлся по ночам гений мщения. Ну что ж, пусть Бениту после казни любовников явятся лемуры, пусть тревожат по ночам его покой. Валерия и Габиний создадут прекрасную легенду. А легенды так необходимы Риму. Его охватило воодушевление – такое с ним бывало, когда он выходил на сцену.

В последние дни он репетировал роль Божественного Юлия, при этом зная, что Юлия Кумекая, нынешний режиссёр театра Помпея, ни за что не отдаст ему эту роль. Но все равно Марк выучил слова и время от времени произносил монологи. Он был уверен, что мог бы сыграть роль пятидесятилетнего диктатора, уставшего от власти и вечных сражений, предчувствующего собственную гибель. Ему даже ничего не понадобилось бы играть. Это все сейчас в нем – запредельное напряжение и запредельная усталость, понимание происходящего и невозможность ничего изменить. Рим, эта скользкая змея, не дающаяся в руки. А единственный ребёнок, горячо любимый ребёнок, умер.

Но, несмотря на усталость, несмотря на бесконечную горечь, он готов совершить нечто отчаянное, переступить черту. Он знает, что его за это убьют, но все равно переступит.

Он взял бутафорский венок, принесённый из театра, и водрузил на голову. Это был его ответ. Его решение. Он выбрал.

– Здравствуй, диктатор Бенит, ничтожнейший из смертных! Идущий на смерть приветствует тебя! – произнёс Марк Габиний с пафосом.

IV

Поэт Кумий сначала не хотел идти на пир Сервилии. После того как его выпустили из карцера, его все пугало – статуи и портреты Бенита, марши, несущиеся из громкоговорителей. Имена: Бенит, Макрин, Сервилия… Но в списке приглашённых (а список был длинный) он увидел и другие имена: Валерия и Верма – и не устоял. Со дня своего освобождения не видел он ни весталку, ни её охранницу. Они злились на него за предательство, он же стыдился проявленной слабости. Но ведь когда-нибудь придётся просить прощения. Почему бы не сегодня на пиру? Вино развяжет язык, он будет дерзким, Верма – более уступчивой, Валерия – почти снисходительной. Они должны его простить. Ведь его предательство было невольным. Лишь тот, кто выдержал допросы исполнителей и касторку с бензином, может осудить Кумия. Поэт – не Муций Сцевола, способный бесстрашно жечь на огне собственную руку. И ещё произносить дерзкие речи при этом. К тому же Кумий никогда и не хотел быть Сцеволой. Героизм не для него. Оставим это другим. Пусть Элий претендует. А он, Кумий, будет складывать слова – одно к другому. Жаль только, что за последние дни он не написал ничего нового. Настоящие слова кончились, из горла лезли словесные пузыри. И ещё жаль, что Кумию нечего надеть на пир к Сервилии – тога давно превратилась в серую тряпку (а во что она ещё могла превратиться, если Кумий сам её стирал, да ещё без порошка и мыла), туники – одна страшнее другой. Лишь одна более-менее приличная – с цветной вышивкой. И вышито на ней «Я люблю Бенита». При одной мысли, что её придётся надеть, Кумия затошнило. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Это будет полное уничижение. И одновременно насмешка. Да, да, это будет насмешка. Все поймут. Все.

Он испугался собственной дерзости и все же надел тунику с вышивкой. Здравствуй, Бенит, идущий на смерть поэт приветствует тебя!

На оставшиеся сестерции Кумий нанял таксомотор – не пешком же являться на пир Сервилии. Перед дверьми он, правда, занервничал – вдруг не пустят? Но, глянув на тессеру, привратник сделал приглашающий жест. И Кумий вошёл… Как давно его не звали! Вокруг все новые лица, молодые, дерзкие. Юноши с повадками гениев. Девушки, готовые решительно на все. Молодая поросль заполонила дом. Кумий хотел протиснуться к Сервилии и напомнить о себе. И… Не стал подходить и напоминать. Он здесь лишний и зван по ошибке. Сервилия это знает, и он знает, и все остальные – тоже.