Книга Темная полоса - Яна Розова

Он замолчал и отошел к своему холсту. Закинул руки за голову, потянулся и затем небрежно плюхнулся на табуретку. Зная Женьку, я понимала – он уверен, что его конница уже ворвалась в город. Но он ошибался.

– Вы с отцом очень похожи внешне, – сказала я.

Женька обернулся ко мне с удивленным видом. Но тут же выражение его лица изменилось. Я опрометчиво не отреагировала.

– Вы оба талантливы, вы же отец и сын! Инна любит тебя, хотя бы как сына любимого человека. Это можно понять. Ты разобьешь ее мир, если мы снова начнем встречаться. Я не могу. Мне и так все время стыдно за себя и за наши отношения.

Недобрая усмешка на губах художника Шельдешова отразила такую бездну чувств, что я поежилась.

– Ты трусливая, неуверенная в себе маленькая девочка. Видно, любовь – это и впрямь безумие, потому что мне трудно было бы специально выбрать менее подходящий объект для нежных чувств, чем ты. Жаль, что я не могу выбросить тебя с твоим хорошеньким личиком, с твоей миленькой фигуркой и всем твоим ханжеством, которое ты выдаешь за доброту, гордость и порядочность, из моей головы прямо сию минуту. Но я забуду о тебе, как только у меня хватит на это сил. Спасибо, что приехала сегодня. Это был последний раз.

Глава 12

У Дольче на плече есть небольшой шрам. Я прекрасно помню, как он его получил. Дело было зимой, снежной яркой зимой, в разгар каникул, которые, как лучший подарок, прилагаются к Новому году. Нам было в ту зиму, наверное, лет по десять.

Все случилось в заброшенном доме. Он стоял рядом с домом нашего детства, на бульваре. Построенный еще при царе, бедный старый дом не отвечал советским требованиям к комфорту и безопасности и подлежал сносу. Людей оттуда выселили еще осенью, возможно, этой же осенью планировалось и разобрать строение, но что-то пошло не так. В результате чьей-то расхлябанности всю зиму мы развлекались в заброшенном доме.

Это был такой особый род приключений. Нам было интересно бродить по пустым комнатам, где оставались следы чьей-то жизни, и придумывать, кто жил в этой комнате, а кто – в той. Конечно, в лицо мы знали жильцов этого дома, своих бывших соседей по улице, только раньше мы здесь никогда не бывали.

Иногда мы находили в комнатах забытые и брошенные вещи – старую одежду, сломанные детские игрушки, дешевые и тоже сломанные женские украшения, книги, вроде разрозненных томов из полного собрания сочинений Иосифа Сталина. Мы брали в руки эти вещи с чувством исследователей далеких планет, словно в наших собственных квартирах не было ничего подобного.

Дом, оставленный нам на исследование, сохранился почти целым. Не было только стекол в окнах, а сами деревянные рамы оказались разломаны и торчали из окон острыми обломками. Однажды, уж и не знаю зачем, нас понесло на крышу этого дома. Сонька и Борянка очень ловко забрались на крытую металлическим листом кровлю, хоть она и была скошена под углом в сорок пять градусов. А я закопалась, потому что мои сапоги скользили на влажном металле. Дольче немного обогнал меня и протянул руку. Я вцепилась в нее, но сапог соскользнул, я шлепнулась на скат, рискуя соскользнуть с крыши вниз. Дольче удерживал меня, но ему и самому было не за что держаться. Пока я барахталась на краю, он сполз вниз и подтолкнул меня вверх. И только я спокойно уселась на коньке, как он сорвался вниз.

Дольче повезло и не повезло одновременно. Он напоролся плечом на острый обломок деревянной рамы, которая пропорола его толстую куртку и вонзилась в плечо возле ключицы. Но эта же рама остановила его падение, и, когда она обломилась под тяжестью мальчишеского тела, он упал на землю не с четырех, а с полутора метров.

Крови он тогда потерял немало, да и каникулы себе попортил, провалявшись в больнице добрых три недели. Зато теперь на его шкуре красовался экзотический рваный шрам. «Шрамы украшают мужчину, даже такого, как я», – говорил Дольче по этому поводу.

Вот этот самый шрам я и поливала слезами этим вечером. Друг мой только что вернулся откуда-то и до моего вторжения еле успел принять душ, а я не давала ему толком даже одеться, принявшись рыдать у него на плече как белуга.

На бритой башке Дольче блестели капли, он должен был вытереться как следует и одеться, но я не отпускала его. Он один у меня остался! Сейчас я должна была бы быть у Сони или у Борянки. Мы бы плакали, пили, ругали мужиков. Но теперь у меня не было подруг.

– Что мне делать? – спросила я его, когда смогла хоть немного успокоиться.

– А что ты хочешь делать? – ответил он вопросом на вопрос, заглядывая мне в глаза.

Ответить ему я не смогла. Я же сама, как могла, отбрыкивалась от ухаживаний Шельдешова, не позволяла себе даже вспоминать наше прошлое, изображая из себя святую великомученицу. Так чего же я рыдаю теперь, когда Женька, потеряв терпение, выгнал меня из своей мастерской?

– Дольче, – пожаловалась я, отпуская его на волю. – Я же как раз и рассталась с ним из-за его нерешительности, а он сейчас вот так меня отшил! Это я раньше не понимала, что он не тряпка, или за восемь лет Женька так изменился?

– Думаю, не понимала, – ответил он, скрывая свой шрам под красной облегающей майкой. – Давай-ка выпьем. У меня есть новости.

– Господи, да какие еще новости? – Вот чем отличаются друзья-женщины от друзей-мужчин. Он что, не понимает, что я не могу даже думать о каких-то других делах, пока не изолью горе и не придумаю выход?

– Я был на встрече с тем парнем из «Амадея». Его зовут Володя. Он мне свидание назначил, помнишь? Мы встретились в «Постоялом дворе», а потом пошли играть в боулинг. Неплохой парень, я взял у него номер телефона. Он нам пригодится в качестве свидетеля.

Мы прошли к барной стойке, отделяющей кухонный угол от остальной части квартиры, и я влезла на барный стульчик. Дольче достал стаканы, бутылку виски, лоток со льдом. По дороге он нажал кнопку на приемнике, и у нашего разговора появился музыкальный фон.

– Есть хочешь?

Я отрицательно помотала головой. Тяжесть, которая обременила мою душу, придавила и желудок. Меня даже тошнило от душевной боли.

Для себя Дольче взял из холодильника сыр, колбасу, оливки и черный хлеб, соорудил бутерброд и с аппетитом принялся за него, щедро запивая огненной водой. Я тоже опрокинула в рот горячительного. Это было прекрасно. Заморский напиток виски словно создан, чтобы отрезвлять человека от дурных мыслей.

Теперь я заметила, что в квартире моего друга кого-то не хватает.

– А где Яков?

– Он пьет чай у тети Лиды.

– С чего это?

– Не знаю, если честно. По мне, тетя Лида не такой уж интересный человек, чтобы пить с ней чай. Но что я сделаю?

– Не ревнуй, – сказала я. – У тебя гораздо более красивая задница…

– Приходишь в себя, – заметил Дольче, доедая свой бутерброд. – Так вот, этот парень меня неплохо просветил.

– Это у вас так называется?