Книга «Засланные казачки». Самозванцы из будущего - Герман Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пасюк никак не мог поверить собственным глазам – справа возвышались знакомые Тункинские гольцы, слева высокие сопки, некоторые из которых можно было называть горами.
«Неужели эти ряженые прямо в долине устроили свою базу? Не может быть!»
Холодный пот потек по телу. Нигде не было видно ни одного огонька, будто по всей Тунке выключили свет. Не проезжали по трассе автомобили, хотя она должна была идти вдоль склонов сопок. Да и самой трассы он не увидел, этой темной асфальтовой ленты.
– Твою мать! Офигеть!
Волосы на голове встали дыбом – Пасюк почувствовал, что у него чуть не остановилось сердце в груди, превратившись в расплавленный камень. Он нигде, как ни старался, отчаянно вытягивая шею, не увидел самого главного, что неизбежно должно было быть…
– Все, Родя, мы попали, так попали, как кур в ощип!
Еле слышимый шепот Пасюка подействовал на Артемова оглушающим ударом дубинки. Никогда он еще не слышал в голосе своего старшего товарища, всегда наполненного жизнью, такой надрывной и щемящей тоски, прямо раздирающей душу.
– С чего ты взял, Сан Саныч?!
– Ты видел, куда нас привезли?
– Нет, – честно сознался Родион. – Меня как в сани положили, тулупом накрыли, так я и уснул. Без задних ног дрыхнул. А тут ты в бок ткнул. И где мы сейчас?
– В самой Тунке, Родя. Не долине, а в казачьей станице, куда и шли с тобою. Но не туда попали!
– Да ты что?!
– Тихо, тихо!
– Нет, ты че…
Крепкая ладонь придержала за плечо рванувшегося от радости Артемова. Еще бы – впервые судьба улыбнулась им во все три десятка зубов. Но горячий шепот обжег ухо:
– Нас рядом положили, так что делай вид, что спишь, и меня слушай. И знай – мы в самой глубокой заднице. Глубже просто некуда! По самую макушку сидим!
Артемов непроизвольно напрягся, что для него стало обыденным делом за последние дни, внимательно осматривая новое для него узилище. Каждый раз надеясь, что все случившееся с ним кошмарный сон. И каждое утро Родион просыпался с отчаянной надеждой в душе, что бесконечный ужас сегодня окончится раз и навсегда, и он сразу унюхает раздражающий обоняние вкуснейший запах маминой запеканки.
Но все было бесполезным – вот и сейчас очередная тюрьма, на этот раз капитальная. Часть небольшого помещения перегораживала довольно крепкая и надежная дощатая перегородка, усиленная металлическими полосами, за ней печка и большой топчан, на котором сидели два «красноармейца» с винтовками, поставленными между раздвинутых в сторону коленей.
Сама камера была маленькой, пять на пять шагов, но чистой, даже мягкие постели имелись, с колючими солдатскими одеялами. И ведро параши, накрытое крышкой, отнюдь не вонючее, хотя запашок, конечно, от него шел. Вполне приличное помещение, хуже горницы с кроватями, но намного лучше того узилища, в котором они очутились впервые.
– Нас с тобой везли откуда-то из-под Кырена, Родя. Село большое, сотни две дворов, никак не меньше. И по пути селения встречались, и все посередине степи. Вот так-то, Родя.
Пасюк говорил еле слышно, чуть шевеля губами, но с такой пронзительной тоскою, что вспыхнувшая в душе радость стала быстро угасать, как огонек спички.
– Сан Саныч, ты же сказал, что мы в Тунке. Здесь же люди, власть, да и с мэром мы знакомы – он же казак, неужто такой беспредел допустит?! Нам бы только весточку подать…
– Некуда ее подавать, Родя! – Пасюк, как показалось Артемову, непритворно всхлипнул. – Я по дороге ни одного автомобиля не видел, а в домах свет не горел. Везде темнота, хоть глаз выколи.
– Так, может, электричество вырубили по всей долине?! Буран-то какой был, вот и отключили подстанции…
– Заодно спилили все столбы и убрали провода?!
Злой шепот Пасюка хлестанул по нему бичом. Нет, словно электрическим током прошелся по оголенным нервам так, что Артемов чуть ли не вскочил на ноги.
– Причем везде! И на дороге, и в селах, нет ни одного столба… Я охренел, когда понял…
– Что ты понял? – чуть дрожащим голоском спросил Родион, чувствуя, как волосы на голове встают дыбом. И страшась услышать ответ, который тут же последовал, круша последние следы надежды.
– Мы в прошлом, Родя, в прошлом! И эти в маскарад не играют, они не ряженые, как мы, они настоящие.
– Ты сбрендил, Сан Саныч!
– Хотелось бы, вот только это не так! Здесь двадцатый год на дворе, судя по всему, и тоже март! И нас ждет копец, причем скорый и полный, всю душу вытряхнут, а потом казнят!
– За что?
Артемов всхлипнул – безумный сон принял совсем кошмарные очертания, такие, что хотелось взвыть голодным волком, но слишком много фактов говорило о том, что Пасюк полностью прав. Не может же быть, что все люди, с которыми общались за эти дни, свихнулись дружно и разом. Да столько безумных ни один олигарх к такому делу не то, что пристроить, вряд ли найти сможет, пусть даже его мошна туго набита.
– А ты не помнишь, как штыком красноармейца заколол, будто бабочку на гербарий пришпилил. Это в нашем времени тебя к прокурору потащили бы да в суд. А здесь за такие дела чекисты нас живо к стенке поставят, только вначале пытать будут, как кулаки Павлика Морозова. Или ты не читал, как в ВЧК с белыми офицерами обращались?! Вот завтра с нас шкуру живьем сдирать начнут!
– А что делать?!
Извечный русский вопрос вылетел из души горестным воплем – вот теперь Родиона пробрало по-настоящему, хотя где-то в глубине сознания теплилась маленькая искра сомнения в правоте старшего товарища. Слишком необычно было его предположение, безумно.
– Ты меня слушай, да запоминай. Может, и не расстреляют, а в Иркутск повезут. Все же хоть такая отсрочка для нас нужна как воздух. А там… На Бога надейся, но и сам не плошай!
– Прости и помилуй меня, Господи, грешную!
Молодая женщина тихо молилась, чуть шевеля губами, на темную икону, в старинном, еще со времен Ермака, серебряном окладе, чуть освещенную дрожащим огоньком лампады.
Но мысли в голове текли грешные. Разве могла подумать раньше гордая полячка, что примет православие, полюбив казачьего офицера, и что не последует за мужем в Забайкалье, к атаману Семенову, а останется в Тунке. И будет ощущать на своем теле слюнявые губы Либермана, с которым она вынуждена спать в одной постели, потому что работает в Особом отделе, а уходить из него никак нельзя.
Большой грех – прелюбодеяние и супружеская неверность, но именно он уже спас десятки казаков, что имеют и дальше возможность вести неравную борьбу с оружием в руках супротив дьявольской власти. Но о том никогда не расскажет мужу, а если тот и узнает, то поймет – не похотливости ради ложилась под мерзкого чекиста.
