Книга Кот, который читал справа налево - Лилиан Джексон Браун

— Он ещё и летать умеет, — сказал Квиллер. — Когда он хочет взобраться на восьмифутовый книжный шкаф, он просто пригибает уши назад и взмывает вверх, как реактивный самолет, без всяких крыльев. Он, видимо, обладает знанием каких—то аэродинамических законов, каких не знают обыкновенные коты.

Кендал оглядел двух пожилых мужчин с интересом и подозрением.

— После того как Коко поднял меня в седьмом часу утра, — сказал Квиллер, — я начал думать об этом убийстве Ламбрета. Есть что-нибудь новенькое?

— К утру ещё ничего не прояснилось.

— Пришли к какому-нибудь заключению относительно акта вандализма?

— Насколько я знаю, нет.

— Ну, вчера вечером я заметил кое-что, что может показаться интересным. Все четыре предмета, которые были повреждены, изображали женские фигуры, более или менее обнаженные. Полиция заметила этот факт?

— Мне это неизвестно, — ответил репортёр, — Я сообщу об этом в полицейское управление.

— Но это нелегко заметить. Содержание полотен довольно абстрактно, и случайный взгляд вряд ли обнаружит это. Должно быть, этот вандал съел собаку на современном искусстве, — сказал Квиллер. — Наверное, это какой-то сумасшедший, ненавидящий собственную мать.

— Это сужает круг подозреваемых, — вставил Арчи.

Квиллер был в своей стихии — в гуще привычной деятельности полицейского расследования, где он когда-то изучал репортёрское ремесло. Лицо его раскраснелось. Даже усы выражали радость.

На столе появились три сандвича с говядиной и пластиковая бутылочка с горчицей. Журналисты воспользовались ею — каждый в соответствии со своим вкусом: Арчи пускал струю горчицы концентрическими кругами, Кендал выводил причудливые зигзаги, Квиллер выдавливал её в виде абстрактных фигур.

Через некоторое время Кендал спросил его:

— Вы хорошо знали Ламбрета?

— Я видел его лишь однажды. Он мне не понравился.

— Его галерея пользовалась успехом?

— Трудно сказать. Она была роскошно обставлена, но это ничего не доказывает. Цены на некоторые полотна были очень высокие, хотя я не дал бы за них и пяти центов. Я представляю себе тех, кто вкладывает деньги в такой вид искусства. Вот почему Ламбрет разместил свою галерею около финансового района.

— Может быть, какой-нибудь молокосос надеялся, что его работы будут выставлены в галерее, и из-за этого возник спор с Ламбретом?

— Эта версия противоречит характеру вандализма.

— Как вы полагаете, выбор оружия о чём-нибудь говорит? — задал вопрос Арчи.

— Это был резец, взятый из мастерской, — сообщил Кендал. — То ли убийца схватил его в порыве гнева, то ли он заранее знал, что всегда сможет найти его там и использовать.

— Кто-нибудь работал в мастерской по найму?

— Я не думаю, чтобы кого-нибудь нанимали, — ответил Квиллер. — По-моему, Ламбрет сам делал рамы, несмотря на всю свою утонченность. Когда я был там, то заметил, что работа была в разгаре, но в мастерской, кроме него, никого не было. И когда я спросил его, кто делает рамы, он ответил весьма уклончиво. Потом я заметил, что руки у него в ужасном состоянии — покрыты какими-то пятнами и в мозолях, как если бы он занимался физическим трудом.

— В таком случае, я полагаю, галерея была не такой уж и процветающей и он сидел на мели.

— С другой стороны, он жил в фешенебельном районе и дом его обставлен очень роскошно.

— Мне интересно, сам ли Ламбрет впустил убийцу после закрытия галереи, — размышлял Кендал, — или убийца вошел через черный ход, воспользовавшись своим ключом?

— Я уверен, что это был человек, которого Ламбрет знал, — заметил Квиллер, — и думаю, что свидетельства борьбы были уничтожены тотчас же после убийства.

— Вы можете обосновать свою точку зрения?

— Об этом говорит положение тела. Ведь Ламбрет упал между креслом и письменным столом, как если бы он сидел, когда убийца захватил его врасплох. С незнакомцем он едва ли вступил бы в перебранку, сидя за столом и ожидая, пока с ним разделаются,

— Ладно, с этим пусть разбирается полиция, — сказал Арчи. — У нас полно своей работы.

Когда мужчины встали из-за стола, бармен сделал знак Квиллеру.

— Я читал об убийстве Ламбрета, — сказал он и многозначительно поморгал перед тем, как продолжить: — Я знаю эту галерею.

— Вот как? Что же вы о ней знаете?

— Ламбрет был мошенником.

— Что заставляет вас так думать?

Бруно бросил быстрый взгляд по сторонам:

— Я знаю множество художников и скульпторов, и любой из них может рассказать вам, как вел свои дела Ламбрет. Он продавал что-нибудь за восемьсот долларов, а художнику отдавал наличными сто пятьдесят.

— Вы думаете, один из таких парней и расправился с ним?

Бруно был порядком возмущен:

— Я не говорил ничего похожего. Я просто подумал, что вам не мешало бы знать, что это был за тип.

— Ну спасибо.

— И жена его не намного лучше.

— Что вы хотите этим сказать?

Бруно взял полотенце и принялся протирать стойку бара в том месте, где она была совершенно чистой.

— Все знают, что она кругом жульничала. Однако вы невольно подыграли ей. Она умеет выгодно подать себя, где ей это нужно.

— Где, например?

— Например, этажом выше вашей уютной, должно быть, квартирки. — Бруно оставил наконец стойку бара в покое и значительно посмотрел на Квиллера: — Она поднимается туда для того, чтобы рисовать кота.

Квиллер пожал плечами и собрался уходить, но Бруно вновь окликнул его:

— Кое-что ещё, мистер Квиллер! Я слышал интересные вещи о музее. Из него пропали предметы, обладавшие несомненной художественной ценностью, но это дело сразу замяли.

— Почему?

— Кто его знает! Там происходит множество загадочных событий.

— Что ещё там пропало?

— Кинжал из Флорентийского зала! Мой хороший друг работает охранником в музее, он обнаружил пропажу кинжала и сообщил, но никто не захотел заниматься этим делом. Я подумал, что это, возможно, заинтересует вас.

— Спасибо. Я попробую ещё что-нибудь узнать, — кивнул Квиллер. Самые лучшие из получаемых им сведений всегда исходили от барменов пресс-клуба. Как, впрочем, и худшие.

По дороге к выходу из здания он задержался в вестибюле, где проводилась благотворительная распродажа книг. За полдоллара он приобрел книгу «Сделайте своего любимца счастливым». Также он купил «Взлеты и падения в американской трудовой деятельности в 1800—1850 годах» всего за десять центов.

Вернувшись в офис, он позвонил домой к Ламбретам. Трубку подняла Батчи: