Книга Бомба для председателя - Юлиан Семенов

— Здесь возможен компромисс.

— Не убежден… Не знаю… Он, когда вернется в свой картель, сразу же войдет в орбиту мировых экономических связей. И его подомнут американцы. А для них судьба Германии — ничто. Они не станут воевать за наш Эльзас, Бреслау, за наш Кенигсберг. Мы — станем. Так что поглядим. А пока выполняем его предписания и берем на вооружение его программу… Вызывайте этого капитана… Как его зовут? Я забыл.

— Тадден. Адольф фон Тадден.

— Да, Тадден. У него хорошее имя, я вспоминаю имена по линии ассоциативной связи, — заметил Науман, — и готовьте его к делу, надо думать о партии, в названии которой будет слово «демократия». Он, в общем-то, самая хорошая кандидатура: сестру казнили эти «проклятые наци», а сам сидел в тюрьме у красных в Польше, да и дядя — уважаемый евангелист… Вы убеждены, что история с сестрой не повлияет на него в будущем?

— Убежден, — ответил Госс. — Он истинный немец. При фюрере он ощутил величие государственного могущества, а это незабываемо. Он был капитаном победоносной армии, а теперь он «проклятый немец». Нет, он никогда не изменит своему прошлому…

— Хорошо, — заключил Науман, — согласен. Теперь второе: Дорнброк просил заняться линией его защиты через нашу прессу. Я думаю, это дело для вас. Причем его трогать не надо. Будем валить тех свидетелей, которые дают обвинение против старца…

3

После того как Нюрнбергский трибунал приговорил Дорнброка к девяти годам тюремного заключения, он через своих юрисконсультов уволил всех сотрудников, которые на процессе давали показания не в его пользу.

Каждому из этих сотрудников был вручен синий пакет с типографски отпечатанным текстом: «Благодарим вас за работу, в ваших услугах концерн более не нуждается. С наилучшими пожеланиями».

Подпись была неразборчивой.

Когда уволенные обратились с жалобой в оккупационную союзническую комиссию и к властям Бизонии, Дорнброк — опять-таки через своих юрисконсультов — ответил, что в связи с декартелизацией и сокращением объема работы он крайне ограничен в средствах и не может платить деньги людям, которые практически теперь ни за что не отвечают.

Уволенные обратились в суд, требуя восстановления на работе и компенсации. Дорнброк уполномочил юрисконсультов отстаивать интересы концерна, а сам с еще большей, скрупулезной настойчивостью занялся изучением проблемы атомной промышленности и связанных с ней судостроения, ракетостроения, а также электронно-вычислительного планирования.

Однако его бывшие служащие нанесли ему неожиданный удар: в суде первой инстанции увольнение было признано противозаконным — это со всей возможной тщательностью доказал адвокат Бауэр.

— Кто этот Бауэр? — спросил Дорнброк Джона Лорда.

— Молодой парень… Его никто не считал звездой, он занимался разводами… Из баварской деревни, окончил технологический и юридический факультеты университета. Отец у него давно умер, дядя имеет одну корову, а сам он лишь в сорок пятом отпраздновал свое двадцатилетие… Я попробую свести ваших юристов с полковником Радтке — видимо, мы сможем протащить его на пост заместителя шефа контрразведки.

…Бауэр вошел к Радтке вызывающе спокойно.

— Садитесь, господин Бауэр, добрый день, рад познакомиться с вами, — сказал полковник.

— Добрый день, — сухо ответил Бауэр. — Чем вызвана необходимость нашей встречи?

— Тем, что мы с вами делаем одно дело. Охраняем конституцию республики. Я — в тиши этого кабинета, вы — под юпитерами кинохроники в зале земельного суда. Итак, мой первый вопрос: являетесь ли вы членом Коммунистической партии Германии?

— Конечно нет.

— Ого? Не просто «нет», а «конечно нет»! Отчего такая категоричность?

— Я христианин.

— В своем выступлении по делу об увольнении сотрудников Дорнброка вы говорили следующее. — Радтке надел очки, взял со стола папку, раскрыл ее и начал читать: — «Даже сейчас, когда демократия гарантирована законом в нашей республике, нацистский преступник Дорнброк из-за решеток ландсбергской тюрьмы продолжает чинить расправу с неугодными ему людьми лишь за то, что они сказали правду!» Это ваши слова?

— Мои. Что вы можете оспорить в этом утверждении?

— Многое, — ответил Радтке. — Во-первых, Дорнброк не нацистский преступник… Он военный преступник… Если бы он был нацистом, он бы не отделался таким мягким приговором. Его вина — это вина солдата, который во всех случаях обязан быть патриотом своей родины, то есть выполнять приказания вышестоящего командира. Командир Дорнброка рейхсминистр Шпеер, настоящий нацистский преступник, тут спору нет, отдавал ему приказы… Как мог Дорнброк не выполнить приказа в условиях гитлеровской диктатуры? Назовите мне хотя бы одного серьезного человека, имевшего вес в обществе, который бы ослушался приказа министра?

— А Тиссен?

— Тиссен? Тот самый банкир Тиссен, который десять лет платил Гитлеру, а потом дезертировал в стан врага? Он сейчас в почете, но лично я отношусь без симпатии к тем, кто воевал с режимом, отсиживаясь в бернских отелях или в лондонских разведцентрах. Мужество фельдмаршала Вицлебена мне ближе. Далее, господин Бауэр. — Полковник снова открыл папку.

И Бауэр подумал: «Проклятие… Я могу драться на людях, а один на один с начальством робею, делаюсь беспомощным и ничего не могу ответить путного. Мой дед был такой, и отец тоже… Крестьяне взрываются лишь на следующий день после того, как их оскорбили».

— Вы утверждаете, — продолжал полковник, — что Дорнброк из-за решетки тюрьмы уволил своих сотрудников. Это нарушение конституции, и мне хотелось бы пресечь подобного рода деятельность осужденного военного преступника. Какими фактами вы располагаете?

— На этот вопрос я не буду отвечать…

— Это ваше право, господин Бауэр, однако, если Дорнброк привлечет вас к суду за ложные обвинения, вам придется давать объяснения при публике либо, если вы очень дорожите источником информации, сесть в тюрьму, в камеру неподалеку от Дорнброка, — рассмеялся полковник.

— Если я скажу, что эти данные ко мне поступили от одного из сотрудников оккупационных держав?

— Вы поддерживаете с ним контакты по официальным каналам?

— На этот вопрос я не стану отвечать.

— Тогда, возможно, вы ответите мне, кто обратился к вам с просьбой о защите уволенных?

— Советник Доре. Он уволен, хотя проработал в концерне двадцать пять лет.

— Он обратился к вам по чьей-либо рекомендации?

— Меня это не интересовало.

— Какой гонорар вы получили за работу?

— Мои гонорары известны казначею нашей адвокатской гильдии.

— Мне важно знать: получили ли вы какое-либо дополнительное вознаграждение? Вам, вероятно, неизвестно, что сын советника Доре работает в восточном секторе и является членом компартии? Вам известно, что ваша защитительная речь перепечатана на Востоке под заголовком «Обвинение реваншизму в Западной Германии»?