Книга Голубая комната - Жорж Сименон

Дьем жестом отдал приказ секретарю, который уже бежал к двери.

Казалось, эта сцена продолжалась очень долго, на самом деле прошло всего лишь несколько секунд. Вбежали жандармы, и один из них быстро надел на Тони наручники, ожидая дальнейших приказаний. Следователь колебался, переводя взгляд со своего подозреваемого на Андре, которая не теряла самообладания и казалась всего лишь удивленной.

— Тони, я не пойму, почему ты…

Но по знаку Дьема ее увели. Адвокат крепко держал ее под руку, подталкивая к двери. Она все же успела обернуться и бросить:

— Ты же помнишь, ты сам говорил…

Дверь захлопнулась, и никто не услышал продолжения.

— Извините меня, Фальконе. Я был обязан. Через несколько минут, как только путь освободится, вас отведут в камеру.

Тем же вечером Дьем говорил жене, заканчивая ужин:

— Сегодня я провел самую ужасную очную ставку за все время моей службы, и не дай мне Бог провести еще такую же.

Тони же в своей камере всю ночь не сомкнул глаз.

ГЛАВА VI

Два дня он провел в каком-то отупении, из которого его выводили лишь недолгие приступы гнева — тогда он начинал метаться по своей камере, готовый разбить голову о стены.

Были выходные дни, и, вероятно, все уехали за город.

Как ни странно, он с самого начала приспособился к тюремной жизни, не возражая ни против распорядка, ни против инструкций, данных его охранникам.

Лишь на третий день он почувствовал себя брошенным. Никто не приходил к нему. Никто не собирался отвозить его на допросы во Дворец правосудия. Он нетерпеливо прислушивался к шагам по коридору, вскакивая каждый раз, когда они останавливались возле его камеры.

Лишь потом он осознал, что и улица была пустынна, на ней не было почти никакого движения, и только к четырем часам дня один из охранников сказал, что понедельник — праздничный день.

Во вторник в десять часов утра в его камеру проводили мэтра Демарье, у которого в выходные якобы случился солнечный удар. Тот долго выкладывал бумаги из своего портфеля, прежде чем как следует расположиться, предложить ему сигарету и зажечь свою.

— Вам эти три дня не показались слишком долгими?

Он кашлянул, потому что Тони не потрудился ответить и был не в лучшем расположении духа для продолжения разговора.

— Я получил копию протокола вашего последнего допроса и вашей очной ставки с Андре Депьер.

Верил ли он сам в невиновность своего клиента? Или он еще не составил определенного мнения?

— Я бы солгал, сказав, что это хорошо для нас. Эта история с письмами — просто катастрофа, и она произведет на присяжных еще худшее впечатление из-за того, что вы все отрицали. Депьер верно передала их содержание?

— Да.

— Мне бы хотелось, чтобы вы искренне ответили на один вопрос. Когда вы упорствовали, против всякой очевидности отрицая существование этих писем, вы хотели этим снять обвинения со своей любовницы или считали эти послания опасными для вас?

Зачем пытаться объяснить все снова? Люди склонны думать, что все могут мотивировать свои поступки при любых обстоятельствах. Когда впервые заговорили об этих письмах, ему просто в голову не пришло, что будут допрашивать почтальона.

Потребовались недели, чтобы он составил представление о неустанной деятельности инспектора Мани и его сотрудников, о том, сколько людей они день за днем допрашивали пока те наконец не заговорили.

Оставался ли хоть один житель Сен-Жюстена, хоть один окрестный фермер или завсегдатай ярмарок, особенно ярмарки в Триане, кто не сказал бы своего слова?

Вмешались и журналисты, и в итоге газеты печатали целые колонки признаний.

— Я виделся накоротке с Дьемом, и он сказал мне, что вы очень тяжело перенесли эту очную ставку. Кажется, под конец вы даже потеряли свое обычное хладнокровие. Андре же, наоборот, продемонстрировала спокойствие и уверенность. Полагаю, она будет держаться этой линии поведения и на суде.

Демарье старался вывести его из апатии.

— Я постарался узнать мнение следователя, хотя оно, возможно, и не будет решающим, когда следствие закончится. Он не скрывает своей симпатии к вам. Однако я готов поклясться, что за эти два месяца он так и не сумел составить о вас определенное мнение.

Зачем опять эта болтовня и ничего не значащие слова?

— Да, кстати, я, совершенно случайно, встретил Биго у друзей за бриджем. Он отвел меня в сторону и рассказал об одном довольно любопытном открытии, которое было сделано, к сожалению, слишком поздно. Вы показали, что с Андре не предпринимали мер предосторожности, как с другими женщинами, она со своей стороны тоже ничего не делала, то есть вы ни о чем не беспокоились, из чего присяжные должны заключить, что вы не боялись сделать ей ребенка.

Тони слушал, с любопытством ожидая продолжения.

— Вы знаете, что Андре отмечала в записной книжке даты своих месячных. Биго из любопытства сравнил их с датами ваших свиданий в Триане за все одиннадцать месяцев. Ни Дьем, ни я, признаюсь, об этом не подумали. И знаете, на какие дни они выпадали? Неизменно, без единого исключения, на дни, когда ваша любовница не могла забеременеть. Эта деталь могла бы говорить в вашу пользу, если бы вы не сделали предыдущих признаний. Я, конечно же, воспользуюсь этим аргументом, но он уже не будет иметь такого веса.

Тони снова впал в апатию, и адвокат не стал настаивать.

— Думаю, сегодня вечером вас повезут во Дворец правосудия.

— Ее тоже?

— Нет. На этот раз вы будете один. Вы по-прежнему не хотите, чтобы я присутствовал?

А зачем? Демарье такой же, как и все — он понимает не больше остальных. Его вмешательство могло только осложнить дело еще больше. Тони, однако, было приятно, что он понравился следователю.

Он встретился с ним в три часа в его кабинете. Моросило, и в углу стоял мокрый зонтик, скорее всего, секретаря, потому что Дьем приезжал в суд на своем черном «ситроене».

У следователя не было солнечного удара, он прямо признался:

— Я воспользовался этим затянувшимся уик-эндом, чтобы еще раз тщательно изучить дело. Как вы себя чувствуете, Фальконе? Предупреждаю, сегодняшний допрос может затянуться, потому что мы подошли к среде, семнадцатому февраля. Могли бы вы мне рассказать как можно подробнее о том, как провели этот день?

Он был готов к этому. Каждый раз, когда его привозили во дворец, он удивлялся, что его все не спрашивали об этом.

Семнадцатого февраля наступил конец, конец всему, конец, которого он никак не мог предвидеть, даже в кошмарных снах, и который, тем не менее, теперь казался ему логичным и неизбежным.

— Хотите, я вам помогу? Буду задавать конкретные вопросы?