Книга Человеческий крокет - Кейт Аткинсон

— Он поддерживает дисциплину — и что такого? — сказала Вдова, безжалостно нацепляя на узкие Чарльзовы плечи громадный кожаный ранец. — Маленькие мальчики шалят, надо им показать, что к чему.

Да и большим мальчикам это не помешало бы, манерно протянула Элайза, глубоко затягиваясь сигаретой и щурясь Гордону, поедающему горячий вдовий завтрак. Я Гордону нередко показываю, что к чему, правда, голубчик? Элайза улыбнулась, словно кошка на солнцепеке, а Вдова стала цвета своей по-домашнему замаринованной красной капусты и, видимо, погрузилась в мечты о том, как расшибет Элайзе череп большим хромированным чайником, бессменным центром настольной композиции. Гордон все это стоически проигнорировал, взял с тарелки треугольный тост и сказал:

— Пойдем, старина, — (офицерство в военные годы отразилось на его изначально плебейском лексиконе), — я тебя подброшу до школы на машине.

У бедного Чарльза, смирившегося с неизбежным, над полосатой фуражкой воссиял нимб обреченности. Чарльз подошел поцеловать Элайзу на прощанье, и та шепнула ему на ухо: Если мистер Бакстер хоть пальцем тебя тронет, скажи мне — я ему голову оторву и легкие через горло выдеру. На свете нет человека страшнее мистера Бакстера, но и ему далеко до Элайзы.

Рождество подарило Чарльзу две недели отдохновения, и он долгими часами косоруко клеил бумажные цепи и сооружал украшения из серебристых крышечек от молочных бутылок. Очаровательно, голубчик, сказала Элайза и завернулась в гирлянду из крышечек, по ошибке решив, что Чарльз смастерил ей ожерелье.

Гордон съездил за город и вернулся с исполинской елью в багажнике большой черной машины — все корни облеплены землей. Элайза нежно погладила ветки, словно дикого зверя успокаивала, сказала: Ты понюхай, и они вдохнули аромат холода, и смолы, и чего-то совсем таинственного. Гордон укротил елку, посадив ее в старую бочку, обернутую рождественской упаковочной бумагой, и увешав разноцветными фонариками.

Элайза из салфеток и крепдешина смастерила гномиков, на бумажных личиках карандашом небрежно начертила улыбки, вместо глаз вставила спичечные головки. Ершистые гномьи ручки и ножки что есть мочи цеплялись за елку. Симпатичные, правда? спросила всех Элайза; она восторгалась своей работой, и ни у кого духу не хватило сказать, что гномики страшны как смертный грех.

На Рождество Гордон подарил Элайзе викторианское цыганское кольцо — золотое, с изумрудными и брильянтовыми звездами. Элайза прижала кольцо к бледной щеке. Мне идет? спросила она Чарльза. Вдова мерила ее ястребиным взором из-под нависших век и злилась, представляя, во сколько обошлось это кольцо ее малышу. Сама она вручила Элайзе скучный и натужный свекровный подарок — коробку носовых платков с монограммой.

Гордон купил Чарльзу набор фокусника, до которого Чарльз не дорос.

— Да ты его купил себе, — сказала Винни, колючая, как сосновые иглы. (Она была сама не своя с тех пор, как наступил мир.)

Сделай так, чтоб она исчезла, голубчик, (громко) шепнула Элайза Гордону.

Вдова разрезала рождественского поросенка, криво умостив бумажную корону на седом пучке, Гордон произнес тост за будущее, и все выпили французского вина, а Чарльзу и Изобел Элайза дала разбавленного. Вдова глотнула кровавого вина из бокала и молвила:

— Ну конечно, у нас же тут царство свободы.

Пришло лето, а с ним и новые соседи. Старики, жившие в «Шервуде» с самой постройки, умерли с разницей в неделю, и дом купил некий мистер Бакстер. Тот самый мистер Бакстер — к неизбывному ужасу Чарльза, — который директорствовал в началке на Рябинной. Редкая несправедливость: Чарльз и так целыми днями прячется от мистера Бакстера в школе, а теперь даже дома и в саду спасения нет. Уж такая у Чарльза судьба — если он пинал мячик, тот перелетал к мистеру Бакстеру через забор, если решал заорать во все горло, что с Чарльзом случалось нередко, именно мистер Бакстер дремал в шезлонге за бирючиной.

А еще была застенчивая миссис Бакстер. Моложе супруга, типично материнской конституции — невысокая, полная, мягкая в отличие от костлявого мистера Бакстера. Миссис Бакстер переименовала дом и велела разнорабочему, который трудился на Вдову, снять с ворот латунную табличку «Шервуд» и заменить ее деревянной, на которой значилось «Хълм самодив».

— Только металлом разбрасываться, — высказалась Вдова, хотя неясно, подразумевала она латунь или деньги.

«Хълм самодив», объяснила миссис Бакстер Вдове, — это «Холм фей» по-шотландски. Миссис Бакстер была шотландка с чудесным акцентом — торф, вереск, дома из мягкого песчаника.

У Бакстеров имелась дочь Одри, ровесница Изобел. Одри была «робкой малюткой» (по словам Вдовы), с волосами цвета палых кленовых листьев и глазами как голубиные крылья. Мистер Бакстер обходился с Одри и миссис Бакстер по всей строгости. Как ужасны чужие семьи, зевала Элайза.

На соседские любезности миссис Бакстер Вдова откликалась без воодушевления — она придерживалась принципа «к чужим не лезть и к себе не пускать». Да кому она нужна? говорила Элайза, в купальнике растянувшись на коврике посреди газона, и длинные тонкие руки ее были невероятно бледны, словно в жизни не видели света.

Вдова желала общаться по-соседски только с избранными. Помимо прочих, обхаживала семейство Любет («Пригласи маленького Малькольма в гости», — говорила она Чарльзу, подкупая его леденцами). Она питала сверхъестественный пиетет к медицине и не смущалась гинекологов, поскольку у нее не водилось женских проблем.

Как-то раз Гордон пришел домой и сказал:

— Ну так как насчет отпуска? — а Элайза ответила: Только без нее.

И они вчетвером уехали на море и поселились в пансионе, где вечерами хозяйка призывала жильцов на ужин, колотя в медный гонг, висевший в коридоре, и Гордон однообразно шутил насчет Дж. Артура Рэнка,[38]пока Элайза не сказала: Господи всемогущий, Гордон, хватит уже, а? — и больше Гордон не шутил.

Гордон снял кабинку на берегу, где по всему променаду тянулась целая шеренга разноцветных кабинок, и днями напролет строил замечательные песчаные замки. Чарльзу приходилось носить вислую панамку, как маленькому, потому что рыжие очень обгорают.

— Так у тебя в роду были рыжие? — спросил Гордон в редком припадке коварства, но Элайза лишь непроницаемо воззрилась на него сквозь солнечные очки.

Они закопали Элайзу в песке. Она сидела равнодушно, читала книжку, иногда поглядывала на детей поверх очков и улыбалась. (Я ваша пленница!) На ней был шикарный красный купальник с хомутом; жаркое солнце не выключалось всю неделю и окрасило ее белую кожу смуглой экзотикой.