Книга Двадцать лет спустя - Александр Дюма

– Нет, ее спустил Базен.

– А-а, – протянул д’Артаньян.

– Но, – продолжал Арамис, – Базен у меня хорошо вымуштрован: он увидел, что я возвращаюсь не один, и удалился из скромности. Садитесь, милый мой, потолкуем.

И Арамис придвинул д’Артаньяну широкое кресло, в котором тот удобно развалился.

– Прежде всего вы со мной отужинаете, не правда ли? – спросил Арамис.

– Да, если вам угодно, и даже с большим удовольствием, – сказал д’Артаньян. – Признаюсь, за дорогу я чертовски проголодался.

– Ах, бедный друг! – сказал Арамис. – У меня сегодня скудновато, не взыщите, мы вас не ждали.

– Неужели мне угрожает кревкерская яичница с «теобромом»? Так ведь, кажется, вы прежде называли шпинат?

– О, нужно надеяться, – ответил Арамис, – что с помощью божьей и Базена мы найдем что-нибудь получше в кладовых у достойных отцов иезуитов. Базен, друг мой! – позвал он. – Базен, подите сюда!

Дверь отворилась, и явился Базен; но, увидев д’Артаньяна, он издал восклицание, похожее скорее на вопль отчаяния.

– Мой милый Базен, – сказал д’Артаньян, – мне очень приятно видеть, с какой восхитительной уверенностью вы лжете даже в церкви.

– Сударь, я узнал от достойных отцов иезуитов, – возразил Базен, – что ложь дозволительна, когда лгут с добрым намерением.

– Хорошо, хорошо, Базен. Д’Артаньян умирает с голоду, и я тоже; подайте нам ужин, да получше, а главное, принесите хорошего вина.

Базен поклонился в знак покорности, тяжело вздохнул и вышел.

– Теперь мы одни, милый Арамис, – сказал д’Артаньян, переводя глаза с меблировки на хозяина и рассматривая его одежду, чтобы довершить обзор. – Скажите мне, откуда свалились вы вдруг на лошадь Планше?

– Ох, черт побери, – сказал Арамис, – сами понимаете – с неба!

– С неба! – повторил д’Артаньян, покачивая головой. – Непохоже, чтобы вы оттуда явились или чтобы вы туда попали когда-нибудь.

– Мой милый, – сказал Арамис с самодовольством, какого д’Артаньян никогда не видывал в нем в те времена, когда он был мушкетером, – если я явился и не с неба, то уж наверное из рая, а это почти одно и то же.

– Наконец-то мудрецы решат этот вопрос! – воскликнул д’Артаньян. – До сих пор они никак не могли столковаться относительно точного местонахождения рая: одни помещали его на горе Арарат, другие – между Тигром и Евфратом; оказывается, его искали слишком далеко, а он у нас под боком: рай – в Нуази-ле-Сек, в замке парижского архиепископа. Оттуда выходят не в дверь, а в окно; спускаются не по мраморным ступеням лестницы, а цепляясь за липовые ветки, и стерегущий его ангел с огненным мечом, мне кажется, изменил свое небесное имя Гавриила на более земное имя принца де Марсильяка.

Арамис расхохотался.

– Вы по-прежнему веселый собеседник, мой милый, – сказал он, – и ваше гасконское остроумие вам не изменило. Да, в том, что вы говорите, есть доля правды; но не подумайте только, что я влюблен в госпожу де Лонгвиль.

– Еще бы! После того как вы были так долго возлюбленным госпожи де Шеврез, не отдадите же вы свое сердце ее смертельному врагу.

– Да, правда, – спокойно ответил Арамис, – когда-то я очень любил эту милую герцогиню, и, надо отдать ей справедливость, она была нам очень полезна. Но что делать! Ей пришлось покинуть Францию. Беспощадный был враг этот проклятый кардинал, – продолжал Арамис, бросив взгляд на портрет покойного министра. – Он приказал арестовать ее и препроводить в замок Лош. Ей-богу, он отрубил бы ей голову, как Шале, Монморанси и Сен-Марсу; но она спаслась, переодевшись мужчиной, вместе со своей горничной, бедняжкой Кэтти; у нее было даже, я слыхал, забавное приключение в одной деревне с каким-то священником, у которого она просила ночлега и который, располагая всего лишь одной комнатой и приняв госпожу де Шеврез за мужчину, предложил разделить эту комнату с ней. Она ведь изумительно ловко носила мужское платье, эта милейшая Мари. Я не знаю другой женщины, которой бы оно так шло; потому-то на нее и написали куплеты:

Лабуассьер, скажи, на ком…

Вы их знаете?

– Нет, не знаю; спойте, мой дорогой.

И Арамис запел с самым игривым видом:

Лабуассьер, скажи, на ком

Мужской наряд так впору?

Вы гарцуете верхом

Лучше нас, без спору.

Она,

Как юный новобранец

Среди рубак и пьяниц,

Мила, стройна.

– Браво! – сказал д’Артаньян. – Вы все еще чудесно поете, милый Арамис, и я вижу, что обедня не испортила вам голос.

– Дорогой мой, – сказал Арамис, – знаете, когда я был мушкетером, я всеми силами старался нести как можно меньше караулов; теперь, став аббатом, я стараюсь служить как можно меньше обеден. Но вернемтесь к бедной герцогине.

– К которой? К герцогине де Шеврез или к герцогине де Лонгвиль?

– Друг мой, я уже сказал, что между мной и герцогиней де Лонгвиль нет ничего: одни шутки, не больше. Я говорю о герцогине де Шеврез. Вы виделись с ней по возвращении ее из Брюсселя после смерти короля?

– Конечно. Она тогда была еще очень хороша.

– Да, и я тоже как-то виделся с ней в то время; я давал ей превосходные советы, но она не воспользовалась ими; я распинался, уверяя, что Мазарини – любовник королевы; она не хотела мне верить, говорила, что хорошо знает Анну Австрийскую и что та слишком горда, чтобы любить подобного негодяя. Потом она очертя голову ринулась в заговор герцога Бофора, а негодяй взял да и приказал арестовать герцога Бофора и изгнать герцогиню де Шеврез.

– Вы знаете, – сказал д’Артаньян, – она получила разрешение вернуться.

– Да, и уже вернулась… Она еще наделает глупостей.

– О, быть может, на этот раз она последует вашим советам?

– О, на этот раз, – сказал Арамис, – я с ней не виделся; она, наверно, сильно изменилась.

– Не то, что вы, милый Арамис; вы все прежний. У вас все те же прекрасные черные волосы, тот же стройный стан и женские руки, ставшие прекрасными руками прелата.

– Да, – сказал Арамис, – это правда, я забочусь о своей внешности. Но знаете, друг мой, я старею: скоро мне стукнет тридцать семь лет.

– Послушайте, – сказал д’Артаньян, улыбаясь, – раз уж мы с вами встретились, так условимтесь, сколько нам должно быть лет на будущее время.

– Как так? – спросил Арамис.

– Да, – продолжал д’Артаньян, – в прежнее время я был моложе вас на два или три года, а мне, если не ошибаюсь, уже стукнуло сорок.

– В самом деле? – сказал Арамис. – Значит, я ошибаюсь, потому что вы всегда были отличным математиком. Так по вашему счету выходит, что мне уже сорок три года? Черт возьми! Не проговоритесь об этом в отеле Рамбулье: это может мне повредить.