Книга Игрок - Федор Достоевский

В третьем этаже, в их коридоре, меня что-то как толкнуло. Яобернулся и, в двадцати шагах или более, увидел выходящую из двери Полину. Онаточно выжидала и высматривала меня и тотчас же к себе поманила.

— Полина Александровна…

— Тише! — предупредила она.

— Представьте себе, — зашептал я, — меня сейчас точно чтотолкнуло в бок; оглядываюсь — вы! Точно электричество исходит из вас какое-то!

— Возьмите это письмо, — заботливо и нахмуренно произнеслаПолина, наверное не расслышав того, что я сказал, — и передайте лично мистеруАстлею сейчас. Поскорее, прошу вас. Ответа не надо. Он сам…

Она не договорила.

— Мистеру Астлею? — переспросил я в удивлении.

Но Полина уже скрылась в дверь.

— Ага, так у них переписка! — я, разумеется, побежал тотчасже отыскивать мистера Астлея, сперва в его отеле, где его не застал, потом ввоксале, где обегал все залы, и наконец, в досаде, чуть не в отчаянии,возвращаясь домой, встретил его случайно, в кавалькаде какие-то англичан иангличанок, верхом. Я поманил его, остановил и передал ему письмо. Мы не успелии переглянуться. Но я подозреваю, что мистер Астлей нарочно поскорее пустиллошадь.

Мучила ли меня ревность? Но я был в самом разбитом состояниидуха. Я и удостовериться не хотел, о чем они переписываются. Итак, он ее поверенный!«Друг-то друг, — думал я, — и это ясно (и когда он успел сделаться), но есть литут любовь?» «Конечно, нет», — шептал мне рассудок. Но ведь одного рассудка вэдаких случаях мало. Во всяком случае предстояло и это разъяснить. Делонеприятно усложнялось.

Не успел я войти в отель, как швейцар и вышедший из своейкомнаты обер-кельнер сообщили мне, что меня требуют, ищут, три раза посылалинаведываться: где я? — просят как можно скорее в номер к генералу. Я был всамом скверном расположении духа. У генерала в кабинете я нашел, кроме самогогенерала, Де-Грие и m-lle Blanche, одну, без матери. Мать была решительноподставная особа, употреблявшаяся только для парада; но когда доходило донастоящего дела, то m-lle Blanche орудовала одна. Да и вряд ли та что-нибудьзнала про дела своей названной дочки.

Они втроем о чем-то горячо совещались, и даже дверь кабинетабыла заперта, чего никогда не бывало. Подходя к дверям, я расслышал громкиеголоса — дерзкий и язвительный разговор Де-Грие, нахально-ругательный и бешеныйкрик Blanche и жалкий голос генерала, очевидно в чем-то оправдывавшегося. Припоявлении моем все они как бы поприудержались и подправились. Де-Грие поправилволосы и из сердитого лица сделал улыбающееся, — тою скверною,официально-учтивою, французскою улыбкою, которую я так ненавижу. Убитый ипотерявшийся генерал приосанился, но как-то машинально. Одна только m-lleBlanche почти не изменила своей сверкающей гневом физиономии и только замолкла,устремив на меня взор с нетерпеливым ожиданием. Замечу, что она доневероятности небрежно доселе со мною обходилась, даже не отвечала на моипоклоны, — просто не примечала меня.

— Алексей Иванович, — начал нежно распекающим тоном генерал,— позвольте вам объявить, что странно, в высочайшей степени странно… однимсловом, ваши поступки относительно меня и моего семейства… одним словом, ввысочайшей степени странно…

— Eh! ce n'est pas ca, — с досадой и презрением перебилДе-Грие. (Решительно, он всем заправлял!) — Mon cher monsieur, notre chergeneral se trompe[49], — впадая в такой тон (продолжаю его речь по-русски), ноон хотел вам сказать… то есть вас предупредить или, лучше сказать, просить васубедительнейше, чтобы вы не губили его, — ну да, не губили! Я употребляю именноэто выражение…

— Но чем же, чем же? — прервал я.

— Помилуйте, вы беретесь быть руководителем (или как этосказать?) этой старухи, cette pauvre terrible vieille[50], — сбивался самДе-Грие, — но ведь она проиграется; она проиграется вся в пух! Вы сами видели,вы были свидетелем, как она играет! Если она начнет проигрывать, то она уж и неотойдет от стола, из упрямства, из злости, и все будет играть, все будетиграть, а в таких случаях никогда не отыгрываются, и тогда… тогда…

— И тогда, — подхватил генерал, — тогда вы погубите всесемейство! Я и мое семейство, мы — ее наследники, у ней нет более близкойродни. Я вам откровенно скажу: дела мои расстроены, крайне расстроены. Вы самиотчасти знаете… Если она проиграет значительную сумму или даже, пожалуй, всесостояние (о боже!), что тогда будет с ними, с моими детьми! (генерал оглянулсяна Де-Грие) — со мною! (Он поглядел на m-lle Blanche, с презрением от негоотвернувшуюся.) Алексей Иванович, спасите, спасите нас!..

— Да чем же, генерал, скажите, чем я могу… Что я-то тутзначу?

— Откажитесь, откажитесь, бросьте ее!..

— Так другой найдется! — вскричал я.

— Ce n'est pas ca, ce n'est pas ca, — перебил опять Де-Грие,— que diable! Нет, не покидайте, но по крайней мере усовестите, уговорите,отвлеките… Ну, наконец, не дайте ей проиграть слишком много, отвлеките еекак-нибудь.

— Да как я это сделаю? Если бы вы сами взялись за это,monsieur Де-Грие, — прибавил я как можно наивнее.

Тут я заметил быстрый, огненный, вопросительный взглядmademoiselle Blanche на Де-Грие. В лице самого Де-Грие мелькнуло что-тоособенное, что-то откровенное, от чего он не мог удержаться.

— То-то и есть, что она меня не возьмет теперь! — вскричал,махнув рукой, Де-Грие. — Если б!.. потом…

Де-Грие быстро и значительно поглядел на m-lle Blanche.

— O mon cher monsieur Alexis, soyez si bon[51], — шагнула комне с обворожительною улыбкою сама m-lle Blanche, схватила меня за обе руки икрепко сжала. Черт возьми! это дьявольское лицо умело в одну секунду меняться.В это мгновение у ней явилось такое просящее лицо, такое милое, детскиулыбающееся и даже шаловливое; под конец фразы она плутовски мне подмигнула,тихонько от всех; срезать разом, что ли, меня хотела? И недурно вышло, — толькоуж грубо было это, однако, ужасно.

Подскочил за ней и генерал, — именно подскочил:

— Алексей Иванович, простите, что я давеча так с вами начал,я не то совсем хотел сказать… Я вас прошу, умоляю, в пояс вам кланяюсьпо-русски,

— вы один, один можете нас спасти! Я и m-lle de Cominges васумоляем, — вы понимаете, ведь вы понимаете? — умолял он, показывая мне глазамина m-lle Blanche. Он был очень жалок.

В эту минуту раздались три тихие и почтительные удара вдверь; отворили