Книга Вина - Владимир Николаевич Ерёменко

своей сегодняшней записи и приписал следующую фразу: «Смотри, Антоша, мои записи на этот счет». Сделал паузу, хотел приписать слова о том, что эти же мысли Антон может найти у многих мудрецов, начиная от Аристотеля и кончая нашими современниками, и что они есть и в этой его книге, но в палате появилась медсестра. Сегодня дежурила другая сестра — Таня. Мило улыбнувшись, она взяла из рук Иванова тетрадь.

— Вам, Иван Иванович, нельзя этим увлекаться.

— Нет, милая сестрица, — тихо, но твердо ответил Иванов, — теперь мне все можно.

— Я рада, что у вас хорошее настроение, — подхватила та, — но у нас сейчас процедура, и давайте займемся ею.

— Милая Таня, — удержал ее за руку Иван Иванович, — если вы приготовили для меня обезболивающий укол, то приберегите его на потом. Пока я еще могу справляться. — И, заговорщически улыбнувшись, прошептал: — У меня есть свое средство против этой ведьмы. Вы уходите, а я тут рассуждаю… Ваш укол мешает мне, он дурманит голову.

Таня растерянно пожала плечами.

— Но ведь Юрий Николаевич…

— Ничего, Танюша, скажите ему, что я отказался.

— Странно, — все так же недоумевая, протянула сестра, — другие просят эти уколы, а вы…

— Вот им и отдавайте пока мои, — опять улыбнулся Иван Иванович, но на этот раз его улыбка вышла вымученной, и он отвел глаза.

Таня еще с минуту постояла со шприцем в руках, потом, разобрав его, бросила в металлическую коробку и молча вышла из палаты.

Иван Иванович опять остался один, и сразу на него навалилась боль, будто она только и ждала ухода сестры, предлагавшей ему защиту. Пришлось терпеть и уводить себя в спасительную страну своего детства, где он только и мог укрыться.

Иван Иванович видел себя совсем мальчиком, лежащим среди ватаги сверстников на берегу реки, на горячем песке под горячим солнцем. Он понимал, что сейчас, к вечеру, у него поднимается температура и от этого ему так жарко под тем ослепительным солнцем на раскаленном речном песке. Он не помнит имен и фамилий ребят, но знает, что они рядом.

Почему он так любит воду и ту милую полоску суши, где она сходится с водою? Отчего при виде трепетной и всегда живой линии берега у него щемит сердце и его тянет обняться с нею, как обнимается вода с землею? Не оттого ли, что перед уходом человека из жизни в нем высвобождается глубоко сокрытая сила, инстинкт наших самых далеких предков, земноводных, зоной обитания которых была эта граница воды и суши — берег?

Где бы ни носила жизнь человека, а в конце своего пути он прибивается к этому берегу…

Кажется, у него начинается бред и он опять сползает в беспамятство. Иван Иванович знал, что удержать его может только действие. Но что он может в своем немощном положении? У него осталось лишь одно — способность мыслить. Ее пока еще не проглотила боль. Каким бы счастьем было для него оторвать дух от плоти! Но он безнадежный материалист, и ему не на что надеяться. За грехи надо платить, говорили раньше. Грешил, не грешил, а плата одна — жизнь.

Достал нитроглицерин и положил под язык. После неприятной пульсации в голове боль стала стихать. Вот, кажется, и удержался ты, не сорвался в бездну. Надолго ли? «Теперь, видно, надолго, до самой смерти… — пошутил он над собою и тут же всерьез подумал: — Время еще есть, и хорошо, что я затеял эту переписку с внуком». Нет, переписка не получается, а есть, говоря техническим языком, обращение к объекту, без обратной связи. Но другого в его положении не дано. Надо и за это благодарить судьбу. А ему ведь и благодарить нечем. Хоро́м не нажил. Все, что было в жизни ценного, — его мысли. Мысли всякие: дельные и не очень, мысли выстраданные и взятые у кого-то и ставшие своими; чужие, с которыми спорил, а потом соглашался, и те, каких никогда не мог принять, но помнил и делал все, чтобы своей жизнью опровергнуть их, — они, его раздумья, были единственным богатством, которое он нажил. И надо, чтобы его богатство не пропало, не ушло с ним… Конечно, никакой трагедии не произойдет, если это случится (а так оно скорее всего и будет, с грустью отметил он), и все же свершится несправедливость. Всем, что накопил он за жизнь, должны воспользоваться самые дорогие ему люди.

Но сколько их прошло по земле, не передав своих знаний и предостережений! И с миром ничего не случилось. В конце концов ничего бесследно не исчезает и все остается людям. Не передаст он — передадут другие. Зов — оставить все людям — вечен. Он был главным у тех мудрецов, которые оставляли нам выстраданные истины и добытые у природы знания. И среди них самыми дорогими и самыми нужными были знания человеческого общежития. Как прожить подаренные тебе годы? Как оправдать свое предназначение? Вечные вопросы и вечные истины. От их постижения каждым зависит благополучие мира, и придет время, когда жизнь человека будет начинаться с постижения науки общежития людей на земле. «Так обязательно должно быть, — думал Иван Иванович, — ибо тут все начала и все концы нашего короткого существования».

10

Иван Иванович чуть приоткрыл глаза. Палату затопил предвечерний мрак, боль притупилась, а может, и отступила. «Ей ведь тоже нужно передохнуть и собраться с мыслями», — продолжал подтрунивать над собой Иванов, и он тут же потянулся к своей книге. Надо бы записать еще одну мысль.

Она показалась Иванову особенно нужной, потому что, как он думал, опровергала неверное утверждение молодых: «Старики слишком регламентируют нашу жизнь». «Да нет же! — хотелось крикнуть Ивану Ивановичу. — Все наоборот. Мы хотим, чтобы вы ничего не пропускали в жизни. Но здесь есть потаенное «но».

Иванов на мгновение задержал дыхание, пережидая вновь подступившую боль, но она не проходила. Теперь ему надо было экономить не только время, но и слова, и он стал думать над фразой, которая бы вместила всю его мысль, вместе с тем «но», о котором обязательно должны знать молодые. Фраза складывалась тяжело, однако он начал писать:

«Если ты не совершаешь ничего недостойного в жизни, не пренебрегай ничем из того, что можно достичь. Это правило, дорогой Антон, лишит тебя многих горьких сожалений в конце жизни. От любви, общения с умными и добрыми друзьями, трудной работы, интересных путешествий, смелых и дерзких поступков, добрых деяний для других в старости остаются чудесные воспоминания. Это же может оказаться цепью неиспользованных возможностей, если ты будешь робок, просто расчетлив и