Книга Хронология воды - Лидия Юкнавич

«Чарльз Освальд Лоуч, доктор теософии и первооткрыватель так называемой СЕКРЕТНОЙ ПЕЩЕРЫ ДРЕВНИХ АМЕРИКАНЦЕВ, вызвавшей археологические споры в 1928 году». Помещенный в 1930-е, Лоуч изображен в книге осужденным убийцей, которого под поручительство священника выпускают из тюрьмы Сан-Квентин, чтобы возглавить экспедицию и переоткрыть пещеру.

Это не очень хороший роман. То, во что мы влезли, было чем угодно, но не романом. И сколько бы мы ни следовали за бывшим заключенным священником по пещере, всё, что нам удалось обнаружить, — это экскременты морского льва.

Не знаю, согласится ли со мной весь наш отряд, но мне кажется, что то, что мы начали в тот год, было финалом. Самым последним отрезком или точкой чего-то. Или небольшим остатком чего-то, что было уже истрачено. Или, может быть, это было последнее дело Кизи — приблизить свой конец.

У каждого писателя из Орегона есть своя история про Кизи. Я серьезно — сходите на чтения в Орегоне, — 85 процентов всего времени там будет всплывать его имя, неважно, был ли знаком с ним выступающий. Будут упоминать его дом в Плезант-Хилл. Или автобус. Или иногда тексты. А иногда его «бунтарский дух». Часто, когда я нахожусь в аудитории, у меня начинает живот болеть от того, что его имя используют так банально и бездарно.

Я думаю, что все, кто был знаком с Кизи, знали его как другого человека. Может быть, это справедливо по отношению ко всем великим людям, или, может, по-настоящему их вообще никто никогда не узнаёт — все мы просто оказываемся поблизости с ними и потом присваиваем себе этот опыт. Мы произносим их имена и надеемся, что они звучат из наших уст достаточно лично. Но близость это не то, что описывают в книжках и кино.

Только год спустя — через год после окончания литературной мастерской и через год после того, как вышла наша не такая уж и хорошая книжка и я почувствовала, как сильно мы подвели Кизи; через год после того, как из-за интрижки со своей любовницей водкой он очутился в клинике Майо[36]… мы двое встретились в его доме на побережье.

Тем вечером он вскипятил воду, сварил пасту, вывалил сверху банку мясного соуса, и мы ели всё это погнутыми старыми вилками. И пили виски из жестяных кружек. Он рассказывал истории из жизни. В этом он был лучшим. А что я? У меня не было никаких историй из жизни. Или были? Когда стемнело, он зажег какие-то говеного вида старинные свечи. Мы сели рядом на два деревянных стула и смотрели на залитую лунным светом воду. Я точно помню, что постаралась занять стул постарее, чтобы почувствовать себя частью истории. Из-за чего мне пришлось вытянуть и сложить друг на друга ноги и скрестить руки на груди. Я выглядела как Авраам Линкольн.

А потом он спросил:

— Лучшее событие в твоей жизни? Какое оно?

Я сидела дура дурой и пыталась вспомнить, что же в моей жизни было самым лучшим событием. Нам обоим уже было известно, что было самым худшим. Ничего самого лучшего со мной не случалось. Или случалось? В памяти всплывало только плохое. Я посмотрела на океан.

Наконец я ответила:

— Плавание.

— Почему плавание? — спросил он и повернулся ко мне.

— Потому что это единственное, в чем я была хороша, — вырвалось у меня.

И он обнял меня своей огромной рукой рестлера и писателя.

Бля. Вот оно. Приехали. Его кожа пахла… ну, как кожа чьего-нибудь отца. Лосьоном после бритья, и потом, и виски, и мясным соусом. Он собирается сказать мне, что я хорошо трахаюсь. Он собирается назвать меня «чикулей» — прозвищем, которое он использовал для меня в год литературной мастерской. А потом я раздвину ноги для Кена Кизи — потому что так поступают доверчивые блондинки-дуры. Я закрыла глаза и стала ждать того, что обычно делают руки мужчин с женщинами вроде меня.

Но он ничего такого не сказал. А сказал вот что:

— Я много раз видел, как писатели появлялись и исчезали. У тебя есть то, что нужно. Всё в твоих руках. Что будешь делать дальше?

Я открыла глаза и посмотрела на свои руки. Они выглядели полностью онемевшими.

— Дальше? — спросила я.

— Ну, в жизни. Что дальше?

Плана у меня не было. Горе было. Ярость. Сексуальность. Книги мне нравились больше людей. Нравилось напиваться, и торчать, и трахаться, так что мне не приходилось отвечать на такие вопросы.

Пока я это пишу, я понимаю, что есть и другой способ рассказать эту историю. Мягче. Тише и скромнее. Вопрос, который он мне задал. Это тот вопрос, который должен задать любящий отец.

Или я могла бы наврать. Могла бы изобразить бурный психоделический любовный роман. Или игры горячего мужчины постарше с женщиной помоложе. Я могла бы написать что угодно. Есть миллион способов обо всем рассказать.

Кизи был лучшим лгуном из всех, кого я встречала.

Когда я вернулась домой, я обкорнала волосы слева и поняла, что из зеркала на меня смотрят две совершенно разные женщины. Одна с длинными белыми локонами до середины спины. Вторая — с обрезанными у висков волосами и с лепкой лица как у красивого мужчины.

Кто.

Я.

Такая.

Я вернулась на занятия в Орегонский университет. Однажды на факультете художественного письма огромный, как рестлер, мужчина засмотрелся на мою неровную голову и врезался мне в плечо. Писатель, наверно. Кому есть дело до писателей? Точно не мне. Я пошла дальше. Но сердце в груди едва не раскололось.

Я никогда больше не видела Кизи. У него отказала печень — гепатит С. В 1997 году у него случился инсульт. А потом он заболел раком и умер. Но лично я считаю, что он утонул.

Есть множество способов утонуть.

III

ВЛАГА

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО

МНЕ ШЕСТЬ.

Моя подруга Кэти в воде моя подруга Кристи в воде бассейн и теннисный клуб «Фантом» в Бельвю и каждый день лето каждый день в воде мы плаваем по утрам плаваем днем плаваем после обеда, плаваем вечером мы плаваем каждый день едим радужное мороженое шоколадное мороженое сливочное мороженое мы наворачиваем под водой круги задержи дыхание назад и вперед и снова назад три раза никаких мальчиков мы под водой очки для плавания смотрят друг на друга выдохни сядь на дно мы выныриваем с мели и выныриваем из глубины мы находим на самом дне монетки и смеемся и смеемся мы соревнуемся вечером мы соревнуемся и выигрываем и выигрываем