Книга Черного нет и не будет - Клэр Берест

купил мои злосчастные картины, я ем для тебя, Диего, чтобы ты слушал мой живот, чтобы утробные звуки моих органов забавляли тебя, на всех картинах я для тебя, Диего, плачу застывшими слезами, чтобы ты посмотрел в мое сердце, как вроде бы сказано в Библии: «Храни сердце, из него источники жизни». Ты мой ребенок, моя искра, мой дружок, моя душа, переживаю, что, пока меня нет, ты не моешься – некому потереть тебе спинку. Я все еще твоя волшебница – да? И твоя Chicuita[101], что тихонько сидит в кармане рабочего фартука, и твое мармеладное мучение, что, заглатывая при поцелуе, измазывает тебя слюной.

Послушай меня, Carasapo, жабоголовый, думаю, я и правда немного глупа и порой веду себя по-сучьи, за эти семь лет брака многое произошло и повторилось, и благодаря всем вспышкам гнева я поняла, что люблю тебя больше, чем собственную кожу, и, хотя ты не любишь меня так же, ты все равно хоть чуть-чуть меня любишь – не правда ли? И если это не так, я все равно буду надеяться, с меня и надежды хватит…

Люби меня хотя бы немного. Обожаю тебя.

Фрида

Золотисто-желтый

Кричащий оттенок желтого, ослепляющий, лирический.

Ближе к вечеру Фрида и Кристина направляются в Ксочимилько, сестры берут с собой двух детей: Тонио и Изольду. Длинные забеги стали священным ритуалом. В корзинку они сложили глиняную посуду, mole из индейки, крепкий pulque, сироп агавы и тортильи, пожаренные утром. Едут на машине Диего, за рулем Кристи, они исследуют рынки окраин, а потом, как радостное сердце подаст знак, тормозят и устраивают пикник. Фриде так нужны цветы, плеск воды, фасолевые поля. Она собирает букеты, выкапывает маленькие кактусы, чтобы потом посадить их в саду синего дома, набирает целые сумки камней и палок красивой формы. Иногда раздает монетки беднякам. С собой она взяла сборник Уолта Уитмена, зачитывает детям отрывки, пока они катаются на лодке среди цветов и плавучих садов: «Так посмотри на себя, на выражение лица своего; посмотри на людей, на предметы, на зверей, на деревья и бегущие реки, на скалы и побережья»[102]. Со всех возможных прилавков Фрида безостановочно скупает племянникам целые возы безделушек и сладостей, их удовольствие ничем не ограничено, только завершением этого дня. В нежную отместку два малыша облепляют любимую, очаровательную тетю, разодетую в невероятные платья, для них она одновременно и жрица, и принцесса ацтеков.

Вернувшись к Диего, Фрида вернулась к юбкам из Теуантепека, к блузкам из Оахаки. Ее волосы отросли.

Она снова любит сестру пуще прежнего, нуждается в ней, они вновь превратились в заядлых подружек, близняшек, в два спасательных круга, помогающих удержаться от того, что Фрида называет лирическими порывами. Душевными переживаниями. А когда на поверхность снова всплывают острые сюжеты, они заговорщически посмеиваются над этим, соревнуясь в черном юморе, обе любовницы – жертвы одного и того же мужчины, при этом каждая в глубине своей одинокой души таит мгновения, недоступные смеху, грудь разрывается, выпуская наружу боль искупления.

Фрида рассказывает Кристи о полотне, которое заканчивает. На картине изображена семья, работа чем-то похожа на генеалогическое дерево. В патио синего дома, что распростерся у голых ног, стоит серьезная девочка Фрида невероятно большого размера, в руке она держит ленту, края которой оплетают портреты предков. Ее мать Матильда одета в белое свадебное платье, при виде которого Фрида когда-то фыркнула, одну руку она положила отцу Гильермо на плечи. От свадебного платья тянется пуповина, через него питается кроха Фрида, которой еще стоит появиться на свет, а сверху – бабушки и дедушки: справа, там, где море, родители отца из Европы; слева, где земля, родители матери из Мексики.

– На картине только ты. А как же мы, сестры, еще пять дочерей? – смеясь, замечает Кристи.

– Да, в это мгновение существую лишь я.

– Между землей и морем, значит, ты – центр этого мира?

Утренние часы выделены для Диего. Вместе они завтракают, у мексиканцев для завтраков есть специальная комната, desayunador, основополагающий ритуал. Дом – это словно еще один человек, населяющий его. Чета обсуждает планы на день, каждый открывает конверт, читает письмо вслух. Касания Фриде важны как никогда, словно дьявольски ласкающаяся кошечка, она садится к Диего на колени, страстно целует его и в перерыве между двумя кружками кофе прижимается к нему, словно приставучая верная собачка, которая безумно боится быть брошенной. Чтобы отогнать колдовство, она постоянно трогает своего мужа, словно приносящего удачу идола. Потом Диего возвращается к работе в мастерской или едет заканчивать заказные фрески. А иногда он отправляется на прогулку в сопровождении весьма притягательных дам. По мнению Фриды, люди меняются, да еще как. Мы постоянно меняемся, проходим через чередующиеся слои падений и взлетов, и частицы этих слоев оседают в нас. И это не совсем так. Кто-то не меняется. Не видя в этом смысла, такие люди продолжают жить со своей правдой А жизнь, задумавшись, разглядывает себя в зеркале повседневности – так бы написал любимый поэт Фриды Веларде.

Фрида сбегает. Если предупредили заранее, то о каком предательстве может идти речь? Она тоже позволяет себе любовные похождения. Для равновесия, говорит она. Иногда можно чуточку наврать – так ведь? Рядом с кинотеатром «Метрополитен» живет ее сестра Луиза, для тайных встреч она выделила Фриде комнату. Сестра держит язык за зубами: любвеобилие Фриды забавляет Диего, но вот при одной только мысли о мужских завоеваниях el maestro выходит из себя.

Впав в ярость, великий художник тут же достанет пистолет и начнет угрожать сопернику.

Болезненная ревность.

Любопытно. Разве нет?

Красновато-желтый

Заход одинокого солнца.

Ее корявое тело скользит в его руках: сухая отполированная поверхность старой утонченной коры; она нащупывает выпирающие лопатки, два тела, работающие друг над другом, пытающиеся соединиться и кончить, она нежно щиплет спину, проводит рукой вниз по ребрам, смахивает изгибы, трогает мужские ягодицы и притягивает их к себе, чуть глубже, глядя на нее, не скажешь, что что-то произошло, начало темпу положено, намек, любовник принимается за дело, знатный болтун в вертикальном положении, Лев молчит как рыба, занимаясь любовью, проявив напор, Фрида поменяла расклад и, не сбивая ритма, оказалась сверху, голая грудь заштрихована длинными, вновь отросшими волосами, несколько лент запутались в сердечном порыве двух разгоряченных тел; она хватает его красивое суровое лицо и отворачивает в сторону – пусть закроет глаза, пусть просто-напросто не смотрит, но пусть до глубины души чувствует и ощущает, представляя собственные образы, слияние двух тел, неподвижную скромную гонку, быстрее, быстрее, бедра окаменели, заострились, таз в припадке, суставы напряглись, два желания, окутанные неистовством, лица в поиске друг друга, глаза закрыты, последние учащенные вздохи. «Фрида!» – кричит Троцкий на русском, французском и испанском, мужчина-полиглот, он кончает, обвал, она выдыхает, жар сходит на нет, конец.

Лев снова одевается, Фрида помогает, он должен вернуться к работе.

– Я принес тебе книгу, – говорит он и без каких-либо церемоний кладет на стол тяжелый фолиант. Каждый раз Лев приносит ей книгу – заботится о духовном развитии, а может, показывает верный путь для развития ума, кто знает, или просто совершает древний ритуал обмена: я взял – я дал.

– Мой дорогой, я еще предыдущую не прочла. Ты же только вчера ее принес.

Произнеся эти слова, Фрида зажгла сигарету, этого он терпеть не может, Лев убежден: женщины курить не должны, он восхищается стремлением Фриды нарушать запреты и, возможно, сам себя за это презирает.

– Мне стоит научить тебя танцевать zapateado[103].

– Фрида, танцор из меня никудышный. Что это?

– Известный мужской танец. Непарный. Твой секретарь Иван очень хорошо танцует.

– Неужели?

– Да. Со мной и Кристи он часто ходит в клуб «Салон Мехико».