Книга До последней строки - Владимир Васильевич Ханжин

на тебя. Но ты мчишься вниз, и деревья расступаются перед тобой, дальше и дальше открывая дорогу. Но самое великолепное оказалось внизу: надо круто повернуть; не сумеешь — врежешься мелкий густой ельник. Ты сумела.

Тебе захотелось испытать все еще раз, и ты пошла наверх.

Он поднимался впереди — наверное, тоже решил повторить спуск… Может быть, поэтому и тебе захотелось испытать все сначала?

Ты поднимаешься быстро, потому что хочется беспрестанного движения, беспрестанного расходования сил. Ты напеваешь про себя: «Смело, братья, бури полный, парус свой направил я!» Эту песню очень любят в твоей семье. И ты тоже любишь. Ты напеваешь ее и знаешь, что никто не заставит тебя изменить ей, этой песне, хотя в душе нет-нет да заговорит тихая тревожная боль.

Кажется, никогда еще ты не видела отца в таком гневе. Но ты сделала то, что задумала. Пусть неспокойно на душе. Не давай себе отдыха, беспрестанно что-то делай и больше двигайся, не скупись на затрату сил, так ты внушила себе. И пожалуй, поэтому ты решила пожертвовать одним днем. Нет ничего лучше, чем лыжная прогулка.

Это было нелегко — сделать то, что ты задумала. Нет. Нелегко. Девять с лишним лет в одной школе, почти вся твоя жизнь с ней и в ней. Ничего, ничего! «Смело, братья!..» Ты на год раньше окончишь университет, на год раньше вступишь в настоящую жизнь. И ты сразишься, в полную силу сразишься с такими, как Манцев. Или с такими, как ваш директор, ваша «дира». Их еще много в жизни. И может быть, тебе будет трудно. Может быть, придется чем-то жертвовать. Что ж, ты готова к лишениям, готова к жертвам, если они потребуются. Пожалуй, ты жаждешь их.

Ты поднимаешься рядом с;: лыжней, по которой толь ко что мчалась вниз. Какая снежная и ранняя зима! Начало декабря, а пышнобокие юные елочки уже укутаны снегом. У некоторых торчат из белых одежд лишь прямые задорные макушки.

Подняться осталось совсем немного. Мимо, улыбнувшись тебе, проносится он. Синяя с белой полоской шапочка, синяя, из какого-то плотного материала куртка с «молнией» — ты ни на ком еще не видела такой.

Он недавно появился в городе, но сразу заставил говорить о себе. Отец еще плохо знаком с ним, но сказал как-то: «Лучше его у нас в области никто не пишет».

Ты повторяешь спуск. Но на этот раз слишком поздно поворачиваешь в самом конце и падаешь, боясь влететь в чащу молодого ельника. Загрохотали в ногах лыжи, куда-то далеко отбросило палку. Он был поблизости, он помог тебе встать и принес палку.

День покатился дальше, в том же лесу, на тех же просеках, на тех же некрутых подъемах и спусках и под тем же солнцем, то обнаженным, то спрятанным за ветвями, умиротворенным и словно бы отдалившимся. Но ты узнала, что речка в этом лесу еще не везде замерзла. Он повел тебя к ней, и ты увидела под заснеженным обрывчиком живой синий лоскут воды; отраженная верхушка сосны дрожала в нем. Потом ты смотрела вверх и ждала. «Сейчас, сейчас!» — предупреждал он. И случилось: вершины деревьев пришли в легкое, бесшумное движение, — наверное, набежал ветер, хотя ты не слышала, не чувствовала его; с ветвей пухлыми, тяжелыми кусками сорвался снег, словно слетели большие белые птицы; сорвался и сразу же рассеялся в серебристую пыль, и она неторопливо поплыла по земле широкой прозрачной завесой. Потом ты увидела, что под соснами снег усыпан тонкими и мелкими чешуйками коры, а под березами он первозданно чист; ты увидела, что стволы берез там, где они освещены снегом, белее самого снега.

А потом было совершенно необыкновенное: беспорядочные нагромождения снега на молоденьких елочках в лесной чаще оживали. «Вот медведь стоит на задних лапах», — слышала ты, и действительно, белый медведь, разинув белую пасть, двигался на тебя. «А это верблюд… А вон там кто-то скачет на коне…» И действительно был верблюд и был всадник. И был старик с бородой до колен, и огромная сова, и леший — он раскинул длинные руки с худыми, колючими пальцами-веточками, — и целый хоровод еще каких-то фантастических существ…

Потом, когда вы шли по длинной просеке к тому спуску, возле которого и случилась ваша встреча, он сказал: «Издалека вы в своем красном джемпере были как рябининка на снегу». Ты рассмеялась. Так он узнал твою фамилию.

Еще бы ему не знать твоего отца! И все-таки он был изумлен, хотя и сказал: ничему не следует удивляться. Сказал сначала по-латыни, а потом перевел. Ты и не знала, что есть такое латинское изречение.

Он говорил тихо. В лесу надо говорить тихо; попробуйте крикнуть, и вы увидите, как деревья шарахнутся от вас. Это тоже сказал он.

Сначала ты просто слушала его. Потом подумала со жгучим сожалением, что все, что он говорит, никем не будет повторено. Все останется здесь, в лесу. Ах, если бы записывать, и ты стала запоминать, чтобы записать дома.

Тогда был декабрь. Теперь уже август. Тетрадь, в которой ты делала те первые записи, кончилась. Уже начата другая. Получилось что-то вроде дневника. Он здесь, в твоем столе. Часто ты достаешь его не для того, чтобы записать, а для того, чтобы просто полистать, перечитать какие-то места, все равно какие, или просто подержать в руках.

Тебе захотелось сделать это и сейчас. Но ты посмотрела на часы. Перерыв кончился.

II

«Поздравьте меня: сдала английский. Четверка. У меня уже тринадцать баллов. Сочинение — четверка, устный по литературе — пять. Осталась только история».

Был еще один вариант письма, в нем добавлялось: «Сегодня часов в восемь вечера я приду навестить те два ваших квартала. Не знаю, получите ли это письмо вовремя, но я все равно приду».

Но ты послала короткий вариант, хотя и знаешь, что все равно придешь сегодня навестить те два квартала — не в восемь, так в семь, или в девять, или даже в десять.

Тебе не стало спокойнее, когда ты послала письмо без той приписки. Конечно, ты испытывала бы потом огромную неловкость, если бы оставила приписку. Но тебе не стало спокойнее, нет. Как раз наоборот. Что ж, теперь дело сделано. И потом, наверное же, сама себе не смея в том признаться, ты надеялась: он прочтет и что-нибудь предпримет.

Письмо было опущено в первой половине дня. Он получил его вечером. В тот день он дважды заходил на почту. Он ждал письма от тебя.

III

Утром Орсанов