Книга Бабочка во времени. Новое прошлое - Рацлава Зарецкая

ответы.

Не думай, пожалуйста, что расстояние и настрой моих родителей изменят мои чувства. Такого никогда не произойдет!

Если честно, то тоска по тебе делает мои чувства еще сильнее. Не проходит и часа, чтобы я не думал о тебе, не мечтал о нашем будущем…

Знаю, тебе не нравится, когда я говорю об этом. И, если ты не хочешь быть со мной, то я приму твой отказ, пусть и с болью в сердце. Однако дай мне один шанс. Я вернусь взрослым и ответственным мужчиной, и, если я тебе не понравлюсь, то так и быть. Никогда я не стану насильно удерживать тебя подле себя…

Но если вдруг я понравлюсь тебе… О, я буду самым счастливым человеком в мире!

А пока, прошу, жди меня.

Навеки твой, Никита Романов.

Я прочитала письмо несколько раз. Сердце мое отчаянно билось. Умом я понимала, что это лишь пустые слова влюбленного подростка, но внутри меня зрела надежда и что-то еще.

Что-то теплое, мягкое и приятное. Оно ощущалось всякий раз, когда я думала о Никите.

Может ли быть, что я тоже влюблена?..

Нет-нет, исключено. Никита намного младше, и мы с ним просто друзья. Пусть он и не хочет этого принимать.

В полном смятении я провела несколько дней, и только потом, успокоившись, села за письмо к Никите. Сдержанное дружеское письмо, которое должно было охладить его пыл, но как бы ни так.

Этот мальчишка упрямо гнул свою линию, и никакие разумные доводы, которые я приводила в своих письмах, не останавливали его. И так уж вышло, что каждое его письмо я ждала со страхом и, одновременно, с нетерпением.

В конце июня в честь тезоименитства вдовствующей императрицы Марии Федоровны и великой княжны Марии Николаевны должен был пройти концерт в патронируемом царской семьей лазарете для раненых. На него были приглашены и мы с Димой.

— Мы что, увидим Есенина? — восторженно прошептала я брату на пути к лазарету.

— Думаю, да. Волнительно, не так ли?

— Еще бы! Это же Есенин!

Перед лазаретом нас встретила вдовствующая императрица. На ней было довольно простое для члена царской семьи черное платье и минимум украшений.

— Война и вдовство — не повод для нарядных одеяний, — сказала она, верно расценив мой удивленный взгляд.

Я смущенно потупилась и сделала неуклюжий реверанс.

Дима почтительно поклонился и поздравил Марию Федоровну с именинами. Вскоре то же самое он повторил и перед великой княжной Марией, а когда встретился взглядом с Татьяной, то на мгновение впал в оцепенение.

— Не забывай дышать, братик, — поддела его я.

Придя в себя, Дима пробормотал что-то про «всякие глупые мыслишки» и повел меня поприветствовать императрицу и других великих княжон — Ольгу и Анастасию.

Есенин не только выступал на концерте, но еще и вел его. Он вышел на сцену в голубой рубахе, плисовых шароварах и желтых сапогах, чем немного позабавил меня, но спустя несколько минут его приветственной речи я была очарована харизмой этого человека, от которого так и веяло позитивом. Удивительно притягательные серо-голубые глаза Есенина внимательно следили за публикой. В них то вспыхивали, то вновь исчезали озорные искорки, придавая его красивому лицу с копной льняных кудрей некую загадочность.

Закончив свою речь, Есенин объявил, что прочитает стихотворение, написанное им специально для великих княжон. Все замерли в ожидании. Откашлявшись, Есенин принялся громко и страстно декларировать:

В багровом зареве закат шипуч и пенен,

Березки белые горят в своих вещах,

Приветствует мой стих младых Царевен

И кротость юную в их ласковых сердцах

Где тени бледные и горестные муки,

Они тому, кто шел страдать за нас,

Протягивают Царственные руки,

Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света,

Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…

И вздрагивают стены лазарета

От жалости, что им сжимает грудь.

Все ближе тянет их рукой неодолимой

Туда, где скорбь кладет печать на лбу.

О, помолись, святая Магдалина,

За их судьбу[1].

Когда он закончил, но моих глазах блестели слезы. Я смотрела на четырех прекрасных девушек, вовсю аплодирующих поэту, а перед глазами у меня стояла фотография стены в комнате дома Ипатьевых, где они были расстреляны.

— Сделай все, чтобы их никто и пальцем не тронул, — шепнула я Диме, вытирая слезы именным платком, который мне подарила Анна Николаевна.

— Приложу все усилия, не сомневайся. — Брат накрыл мою ладонь своей.

— И Есенин. Могли бы мы предотвратить и его смерть тоже?

— А еще и Маяковского, Блока, Гумилева, Мандельштама и Цветаевой? — Дима грустно усмехнулся. — Всех спасти невозможно, сестрёнка.

Я хотела было возмутиться, но брат вдруг подмигнул мне и добавил:

— Но я постараюсь. Если большевики не захватят власть, то жизни большей части тех, кого я перечислил, увеличатся, я уверен.

Я улыбнулась и кивнула. В этот момент я как никогда понимала намерения своего брата.

Как и он, я тоже хотела предотвратить множество несправедливых смертей. И то, что это будет непросто, я тоже прекрасно понимала. Ничего не делается просто так, и порой, чтобы спасти тысячи жизней, приходится чем-то жертвовать. Это неправильно, прискорбно и больно, но если на кону множество невинных жизней и иного выхода нет, то…

Я не хотела заканчивать эту свою мысль. Не хотела признавать, что с возрастом начала все больше оправдывать действия Димы.

Сегодня я просто хотела наслаждаться концертом, слушать приятный голос крестьянского поэта Сергея Есенина и любоваться улыбками на красивых лицах княжон и обеих императриц.

[1]Стихотворение Сергея Есенина «Царевнам». В дальнейшем заглавие было снято.

После концерта мы с княжнами и Ирэн, которая сильно припозднилась из-за того, что ее дочь долго капризничала, вышли в небольшой садик при лазарете и заняли две лавочки.

— Как дочка? — расправив кремовое платье, спросила Ольга у Ирэн.

— После целого часа укачивания на руках успокоилась и заснула. Материнство страшно выматывает. Меня почти не держат ноги, — заныла подруга.

Я еле удержалась от усмешки. Если она так выматывается с няней и полным домом слуг, то что бы было, если бы она растила ребенка без посторонней помощи, как наша с Димкой мама?

Три княжны заохали и принялись подбадривать Ирэн. Только я и Анастасия не принимали в этом участия. Я — потому что не считала проблему Ирэн такой ужасной, а младшая княжна просто была далека от всего этого. Ее вниманием завладела бабочка-лимонница, которая села на наполовину раскрывшийся цветок одуванчика.

Я тоже засмотрелась на бабочку, жалея, что она не фиолетовая и сделана не из бумаги.

Интересно, я когда-нибудь увижу ее снова?

— Вика, ау! —