Книга Прохождение тени - Ирина Николаевна Полянская

таким образом свести со мною счеты? Страшный вы человек, мама.

— Но он действительно умер, дочка, — дрогнувшим голосом произнесла бабушка.

Мама рассмеялась сухим и злобным смехом, и храп отца за стеной на какие-то секунды пресекся.

— Я теперь знаю, что это басня, которую вы сочинили вместе с его матерью, чтобы уничтожить меня, — продолжала мама. — Нет, он не умер, не покончил с собой, как написала Вера. Андрей жив.

— Жив? — испуганно переспросила бабушка, спустив ноги с кровати.

— Да, полгода назад Андрей прислал мне письмо...

Тут я поняла, о чем идет речь: я вспомнила страшную сцену, произошедшую полгода назад, еще до моей болезни.

...Мы с мамой мыли окна в гостиной, как вдруг услышали бешеный стук в дверь и скрежет ключа, точно отец не мог справиться с замком. Наконец он открыл дверь и ворвался с искаженным от ярости лицом, с побелевшими зрачками, потрясая какими-то листками в руке, закричал:

— «Арлезианка» Бизе! Романс Неморино!.. Пятый концерт Баха! Си-минорное скерцо Шопена! Ты помнишь эту музыку?..

Я не могла понять, почему отец таким диким голосом задает маме этот вопрос, но по лицу мамы увидела, что она сразу все поняла. К моему изумлению, лицо мамы как будто обдало пламенем чистейшей радости, оно буквально исказилось от счастья, как лицо отца — от ярости.

— Твой любовник! — кричал отец. — Вот кто познакомил тебя с музыкой, а мне ты ее поднесла как объедки с чужого стола!.. Я-то считал, что музыка — это то, что происходит только между нами двоими, но был здесь, как выяснилось, третьим! Я гнил в окопах и околевал в плену, а ты в это время безмятежно посещала симфонические концерты и оперные театры со своим любовником Андреем Астафьевым!

Мама нащупала стул и опустилась на него с выражением блаженного счастья на лице, будто она не слышала крика отца.

— Андрей жив, — сказала она самой себе, — он прислал мне письмо!

— Ты еще смеешь открыто выражать свою радость! — закричал отец. — «В сиянье ночи лунной...» — трясущимися руками он поднес листки к глазам. — «Корабль, разбивающийся о скалы...» Будь ты проклята!..

Он занес кулак над головой мамы, но тут я закричала, и они заговорили на таких высоких частотах, что мой слух уже не воспринимал отдельных слов. Я видела, как у отца прыгают губы, как улыбается безумной улыбкой мама... Отец скомкал листки, схватил со стола спички и бросился в свой кабинет. Мы — следом. Я видела, как он швырнул горящие листки на пол, топча их ногами и одновременно отталкивая маму, пытающуюся выхватить письмо. Листки запылали. Мама билась в руках отца. Когда письмо почти догорело, отец швырнул маму на пол и бросился из дома. Я смотрела, как мама разминает пальцами пепел, подносит его к лицу и целует, улыбаясь, и звуки, один за другим, стали возвращаться в мой потрясенный слух... Она вдруг вскочила с пола, схватила с отцовского стола лист бумаги и карандаш, подлетела ко мне и затрясла меня за плечи.

— Ты запомнила названия... названия тех произведений? Той музыки?.. «Арлезианка», Неморино, Пятый концерт Баха... Что еще?

— Си-минорное скерцо Шопена, «В сиянье ночи лунной...» — машинально пролепетала я. — «Корабль, разбивающийся о скалы...»

Рука ее летала по бумаге.

— Спасибо, хорошая моя... ну, не путайся, ничего страшного не случилось... Главное, он, оказывается, жив! А мне написали, что его больше нет. Понимаешь?

Нет, я ее не понимала.

Я видела, что в нашей общей жизни — отца, мамы и моей — произошел обвал, катастрофа, непоправимая беда... А она смеется как безумная, окуная лицо в пепел! Произошло крушение — а она счастлива! Уж не сошла ли она в самом деле с ума? Кто жив? Кого больше нет?..

Я ничего не понимала тогда в происходящем, а сейчас, подслушав их разговор с бабушкой, догадалась, что речь идет о том человеке, чье письмо окончательно разрушило нашу жизнь.

— Доченька, — в голосе бабушки слышались мольба и страх, — это не Андрей послал то письмо. Я о нем знаю. Вера нашла неотправленное письмо в какой-то книге после его смерти и решила послать тебе. Она мне об этом говорила. Андрей погиб, доченька. Его больше нет.

Мамино лицо окаменело. Стало тихо, только из кабинета доносился храп отца.

— Больше нет? — как бы изумленно переспросила мама.

— Он умер, доча, умер. А я ни в чем не участвовала. Вера узнала твой адрес случайно. Она все написала тебе в том письме.

— Да, — как эхо, отозвалась мама.

— А Андрея больше нет.

— Да, — далеким голосом согласилась мама.

Снова сделалось тихо. Мама, такая же прямая и неподвижная, сидела на краю стула, уперевшись сосредоточенным взглядом в темноту за балконной дверью.

— Я думала, вы все это сочинили, — монотонно заговорила она. — А вы, значит, ничего не сочинили. Он умер. Как он умер? Он действительно покончил с собой?

— Это неправда, неправда, — заторопилась бабушка, — я сама разговаривала с человеком, который был с ним в тот вечер. Они сильно выпили. Андрей пил последнее время... Тот человек отошел к билетной кассе, а Андрей стоял на самом краю платформы...

— И тут поезд, — без всякого выражения сказала мама. — Значит, поезд. Поезд его переехал. Как и ту женщину, любовницу моего мужа. Я вам, мама, о ней писала...

— Писала, — опасливо подтвердила бабушка.

— Спокойной ночи, мама. — Она поднялась и нажала рукой на кнопку настольной лампы... — Спокойной ночи.

Мама ушла, а бабушка тихо заплакала. Я лежала сжавшись в комок. Что же все-таки произошло в нашей жизни? Я боялась подать голос.

Что?..

Хорошо ехать на трамвае по улице Старопочтовой, катить в ее берегах меж причудливых невысоких домов с ветхими опереточными балконами, облупившимися арками, столбами и полуовальными окнами, претендовавшими когда-то на модерн. Трамвай визжит на поворотах сабельным железом, на ходу толкает лбом сентябрьские листья, важно планирующие в избыточном воздухе ранней осени. В начале нашего века на Старопочтовой проживали врачи, учителя, владельцы небольших магазинов, адвокаты, маклеры, актеры, газетчики, казачьи офицеры Войска Донского. В те времена улица держалась передовых взглядов, процветавших под светом державных английских люстр, которые продавались на вес в принадлежавшем моему прадеду магазине: чем тяжелее, тем дороже. В окнах мелькали тени людей, обедавших за большими столами, ласкавших детей, читавших газеты,