Книга Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крушение «Союза культуры» отняло на время душевное равновесие даже у того из его руководителей, которому суждено было впоследствии сделаться апостолом еврейского знания. В год кризиса у Л. Цунца вырвались такие слова отчаяния: «Еврейство, которое мы думали преобразовать, разъединено и составляет добычу варваров, дураков, менял, идиотов и «парнасим» (общинных старшин). Солнце не раз еще опишет свой круг, а племя это останется разъединенным: одна часть его будет переходить в христианскую религию из нужды, без убеждения, а другая будет прозябать в старой грязи, отверженная Европою, с высохшими глазами, обращенными к ослу Мессии. Я не верю больше в возможность еврейской реформации: камнем нужно бросить в этот призрак и прогнать его». Но среди этого прилива отчаяния у того же Цунца вырывается восклицание: «Из всего этого потопа выплывает одна только неистребимая наука иудаизма. Она живет, и занятие этою наукою составляет мое утешение и мою опору». И действительно, углубление в еврейскую историю спасло Цунца от разлада с самим собою. Уже в первых трех своих исследованиях, помещенных в журнале «Союза культуры», он обнаружил необыкновенный дар проникновения в глубины еврейской истории, тогда еще совершенно неисследованной. В своей «Жизни Раши» он пролил свет на эпоху зарождения раввинской письменности в средневековой Франции. В «Основных чертах еврейской статистики» Цунц набрасывает обширный план подготовительных работ для историографии. Во вступлении к другой статье («Исследование об именах испанских городов в еврейской письменности») он впервые устанавливает свой взгляд, что история диаспоры складывается из двух элементов: мученичества и литературного творчества, что вся национальная активность проявляется в мышлении и созидании литературных ценностей, — взгляд односторонний, игнорирующий социальный элемент истории и роль автономного общественного строя в деле сохранения нации, но характерный для тогдашней еврейской историографии.
Вся дальнейшая деятельность Цунца направилась по указанным им двум путям: истории литературы и мартирологии, в связи с религиозной эволюцией иудаизма. В 1832 г. была опубликована первая большая книга Цунца, содержащая под скромным заглавием («Богослужебные проповеди у евреев» — «Gottesdienstliche Vorträge der Juden») глубокий анализ всей агадической, таргумской и мидрашитской письменности в связи с историей богослужения от времен Эзры до конца средних веков. Несоответствие между заглавием и содержанием книги объясняется тем, что автор хотел реагировать на тогдашнее запрещение немецкой проповеди в синагогах Пруссии и доказать правительству, что евреи во все времена пользовались в синагоге местными языками. Прусских правителей он не убедил, но науке оказал незаменимую услугу, осветив самую темную полосу истории иудаизма. С политической тенденцией было связано и появление новой книги Цунца: «Об именах евреев» (1837), в которой автор поставил себе целью доказать прусскому правительству, запретившему евреям называться «христианскими именами», что народ, привыкший употреблять в древние и средние века личные имена греческие, римские, арабские, испанские, галльские и германские, может позволить себе подобную роскошь и в современной Пруссии, не навлекая на себя обвинения в отступлении от традиции, о которой столь отечески заботились прусские власти. Берлинские евреи были восхищены тенденцией книги и поднесли денежный подарок бедному автору, добывавшему средства к жизни школьным учительством. Исследование Цунца содействовало отмене закона об именах (выше, § 4). В разгар реформистского движения появился обширный труд Цунца по истории средневековой раввинской литературы в Европе («Zur Geschichte und Literatur», 1845), как будто с затаенным же перед хулителями раввинизма его богатые сокровища в области этики и религиозной философии. Дальнейшие труды Цунца, относящиеся уже к эпохе после 1848 года, были посвящены главным образом второму элементу еврейской истории — мартирологии. В его научной трилогии о синагогальной поэзии средневековья разработана история «пиута» во всех его видах; с особенной любовью автор останавливается на поэзии мученичества, на тех элегиях и скорбных гимнах («селихот», «кинот»), которыми оглашались синагоги в годины народных бедствий в средние и новые века. Историк провозглашает апофеоз еврейского мученичества: «Если есть ступени в лестнице страданий, Израиль достиг ее вершины. Если продолжительность страданий и стойкость, с которою их переносят, налагают печать благородства на страдальцев, то нет нации благороднее еврейской. Если богатою мы называем письменность, давшую нам несколько потрясающих душу трагедий, то что сказать о возвышенной трагедии, длящейся уже 15 веков, трагедии, в которой сами герои выступают актерами!» — Эти глубокие исторические эмоции не давали Цунцу, вообще сочувствовавшему идее религиозного обновления, примкнуть к боевым реформистам. Они заставили Цунца выступить против реформистов в момент наибольшего их натиска на устои иудаизма и резко заявить в 1845 г. Гейгеру, что «клич против Талмуда есть уже позиция апостата», что «мы должны реформировать себя, а не религию, нападать на злоупотребления, а не на унаследованную святыню».
Между тем как Цунц обтесывал циклопические камни для здания еврейской историографии, подготовляя материал для будущих строителей, его школьный товарищ Исаак Маркус Иост (1793— 1860), учитель в Берлине и затем во франкфуртском «Филантропине», взял на себя смелую задачу построить здание из еще не обработанных материалов. Уже в первое десятилетие новой еврейской науки (1820—1829) он успел издать девять томов «Истории евреев (Geschichte der Israeliten) от времени Маккавеев до наших дней» — труд, не возвышающийся над уровнем прагматической летописи. Иост писал всеобщую историю евреев на основании старых источников, неполных и критически непроверенных, не имея сам нужного критического чутья. Проникнутый идеями своего времени, умеренный ассимилятор, умеренный реформист и неяркий публицист-апологет, он все эти умеренные тенденции вложил в свои исторические труды. С точки зрения политической благонадежности Иост порицает зелотов Иудеи, боровшихся против Рима, и доказывает, что большинство народа не сочувствовало этим «бунтарям»; в духе рационализма он осуждает процесс обособления в талмудическом еврействе, не вскрывая его источника в