Книга Лето у моря - Анн Филип

подымалась, сжимала руки Жанны. «Может, попьешь?» Та отрицательно качала головой. Эльзе хотелось поговорить с ней, но она не решалась нарушить молчание. Когда солнце проникло в комнату через дверь, они поняли, что миновал полдень. От яркого света по лицу Жанны пробежала судорога. Эльза прикрыла дверь.

В конце дня пришел господин К. с двумя помощниками, чтобы наладить трактор и прицеп для перевозки винограда. К сбору должны были приступить назавтра. Мужчины увидели в открытое окно Эльзу и поздоровались с необычной серьезностью: они тоже знали. Пюк был с ними, он помогал расставлять ведра и корзины у каждой гряды. Эльза слышала то приближавшиеся, то удалявшиеся голоса, озабоченный голос мальчика отчетливо выделялся на фоне мужских, очень звонкий, он доносился издалека, и только шум машин на шоссе заглушал его. Она слышала звуки пианино. Это был час, когда Тома обычно играл прелюд и сорок пятую фугу си-бемоль мажор. Пока не было пианино, он ежедневно слушал ставшую уже редкостью пластинку с этой фугой в исполнении Эдвина Фишера. Он усаживался с ногами на диван, клал рядом с собой партитуру, а на колени — доску, заменявшую ему клавиатуру, и пел, играя на воображаемых клавишах.

Ближе к ночи Эльза встала и подошла к окну, откуда видна была сторожка; Тома не зажигал света — прохожему могло бы показаться, что оба дома необитаемы. Был тот сумеречный час, когда Медор любил гулять; но едва темнело по-настоящему, им, в особенности с тех пор, как он ослеп, овладевала тревога; повернув морду к ложбине, где уже сгустился мрак, он принимался лаять, ненадолго умолкая через равные промежутки времени, словно в ожидании ответа.

Мужчины и мальчик все еще ходят вокруг дома. Казалось бы, их голоса должны действовать успокаивающе, умиротворяюще, но в этот вечер они не избавляют ни от бремени одиночества, ни от присутствия смерти.

Умер тот, кого я любила, и умер Гийом, умер, быть может, уже похоронен Франсуа, и погребена в нескольких метрах отсюда старая верная собака. Нет, никогда я не свыкнусь со смертью, никогда не приму ее как нечто естественное, никогда, думала Эльза. Мир казался ей огромным кладбищем, где немногие из оставшихся в живых шагают по могилам бесчисленных мертвецов, и мысль о том, что всякая жизнь — тело и сердце, глаза и взгляд, губы и улыбка — возвращается в землю, поглощается и впитывается землей, в этот вечер была для нее непереносима.

Музыка смолкла, появился Тома, он шел к дому с корзинкой, полной винограда. Войдя в комнату, он сел на пол у изголовья кровати. «Прошу тебя, поешь», — сказал он и поднес виноградину к губам Жанны. Словно пробудившись, Жанна взглянула на него и вдруг разрыдалась. Он терпеливо ждал, потом вытер ее слезы и снова попытался покормить. В конце концов она проглотила несколько ягод.

Ночь Эльза провела подле Жанны, бессонную ночь во тьме. Жанна едва дышала, неровно, время от времени почти неслышно глотая слюну или проводя языком по пересохшим губам, иногда дыхание ее совсем затихало, потом вырывался вздох, похожий на стон. Тело Жанны хранило мертвую неподвижность, только пальцы шевелились, вовлекая в свое движение всю руку до плеча, — рука начинала бить по воздуху, как по невидимой воде, и снова замертво падала на простыню. Эльза то и дело подходила к Жанне, гладила по волосам, целовала ладони. Она не здесь, думала Эльза, она низвергается в бездну ужаса, в бездонную пропасть, куда никому не дано ее сопровождать. Среди ночи Жанна попросила зажечь свет, Эльза увидела почти неузнаваемое лицо, искаженное страхом. Она напоила Жанну, поддерживая ее голову, осторожно наклоняя стакан. «Спасибо», — прошептала Жанна и снова рухнула на подушки; несколько минут спустя она добавила — казалось, что это вырвалось наружу, облекшись в слова, долгое подспудное течение мыслей: «Я хотела бы его увидеть… где он… куда они его дели… почему он… я хочу в Париж…»

Они были одни в доме, Пюк ночевал сегодня в сторожке. Вечером он приходил к Жанне, но ее молчание напугало его.

Ночь истекала по капле. Еще не рассвело, но уже прозвучал резкий крик сорок и шум их налета на виноградник. Сон наваливался на Эльзу тяжестью в затылке, она была больше не в силах сопротивляться. «Спи», — сказала ей Жанна. Уже забрезжил день, когда Эльза закрыла глаза и погрузилась в забытье, унося с собой слова Жанны: «Вчера в это время он был уже мертвым, а я была такая счастливая».

Разбудили ее сборщики винограда, когда солнце еще не появилось из-за холма. Жанна пристально смотрела на Эльзу.

— Я хочу в Париж, — сказала она, — я пойду на Кэ-д’Орсе, может, добьюсь поездки туда. Позвоним в Агентство.

— Прими ванну, постарайся что-нибудь проглотить, а потом я сделаю все, что ты захочешь.

Эльза мыла ее, как ребенка. Меньше чем за сутки Жанна, несмотря на свой круглый живот, пышную шевелюру и загар, снова превратилась в ту поникшую, растерянную Нину из «Чайки», которая после того, как ее бросил Тригорин, возвращается в дом Сорина, похоронив своего ребенка. Она покорно протягивала ногу, руку, приподымала волосы, чтобы Эльза могла помыть шею и плечи.

— Позвоним в Агентство, — повторила она.

Больше она не сказала ни слова. Казалось, Жанна двигается во сне. Ополаскивая ей лицо, Эльза увидела, что она плачет, но сделала вид, будто ничего не заметила. Потом Жанна вдруг заговорила, точно сама с собой, слова текли медленно, как слезы. Эльза отворила окно, и в ванную пахнуло утренним теплом. В ложбине неспешно двигался трактор, подбирая полные корзины, лошади пытались отыскать последние зеленые травинки у подножия пробкового дуба. Эльза подошла и села на край ванны, Жанна продолжала свой монолог.

— Я даже не знаю, — говорила она, — я даже не знаю… Сделала ли я его счастливым. В нем есть… Нет. В нем было… — Она умолкла. — Надо говорить: в нем было, — сказала она. И продолжала: — В нем было что-то недосягаемое, проступавшее внезапно, помимо его воли, он вдруг становился далеким, менялись глаза, жесты, он принуждал себя смеяться, точно давал понять: «Оставь меня сейчас в покое, подожди, я скоро вернусь». Как будто его внезапно пронзало нестерпимое ощущение несовершенства человеческого удела… Однажды я сказала ему: «Можно подумать, ты веришь в первородный грех». Он не ответил, только посмотрел на меня. В такие минуты его, казалось, переполняла какая-то биологическая тоска, я хочу сказать, что даже любовь не могла его избавить от этого чувства. И я не настаивала, я была осторожна в словах, но иногда мне хотелось убежать, я ощущала, как