Книга Игрушки 2 - Артём Олегович Рыбаков

рукояти лебёдки и бомба, подвешенная на цепях, показалась из бака.

Док и Казачина аккуратно подводят её к тому месту, где на полу лежат приготовленные мной формы.

— Давайте! Наклоняйте! — и тротил тонкой струйкой потёк в форму.

— Хорош! — и ребята возвращают бомбу в вертикальное положение.

— Следующая!

Через пять минут бомба возвращается в котёл.

В дальнем углу мастерской тоже кипит работа — два бойца под руководством командира сворачивают из найденной на станции жести кумулятивные конусы, рубят зубилом какие-то полосы металла. А сам Саша, дав руководящие указания, берёт в руки кувалду и начинает обрабатывать какую-то невидимую мной железку. Да так, что от звона и грохота мы с трудом слышим друг друга.

Спустя некоторое время, Дока и Казачину сменили бывшие окруженцы, Пётр Сомов и Василий Зотов. Примерно через час, когда командир перестал стучать по железу, меня сменил Док. Через час мы снова поменялись. Всего же до девяти вечера мы успели обработать целых три бомбы.

…Выйдя на улицу, я с удивлением увидел, что у нас гости. У штаба стояла телега, запряженная некрупной гнедой, а на телеге сидела Марина.

«Интересные дела! Это она сама приехала, или к нам господин бургомистр пожаловал?» — подумал я, направляясь к бочке в углу двора.

Умывшись, я пошёл в штаб, всё тело ломило с непривычки и очень хотелось прилечь где-нибудь в тихом уголке. Хотя, если прикинуть, что сегодня я только тем и занимался, что таскал мешки с зерном, а вместо послеобеденного отдыха тягал взрывоопасное железо, то в моём состоянии не было ничего странного. Даже есть не хотелось — так я вымотался.

Акимыч действительно заглянул на огонёк!

— Ну, и проверить, как мы спрятали зерно… — как шепотом объяснил мне Трошин.

На лице боевого товарища блуждала мечтательная улыбка. «Ага, любовь всей жизни снова увидел!» — пошутил я (естественно не вслух!).

Кроме всего прочего Соломин привёз всяких деревенских вкусностей, включая варёную картошку и даже большую миску драчены, чем несколько уязвил нашего завхоза. Хорошо, что командир сразу сказал Несвидову, а то мог некоторый «неудобняк» выйти — Емельян бы приготовил ужин, а тут — домашние разносолы!

Большинство из присутствующих уже поели и я, взяв миску с едой, отправился в один из углов комнаты, где была расстелена моя пенка. Проходя мимо старосты, я поинтересовался:

— Семён Акимыч, а что это племянница ваша во дворе в одиночестве сидит?

Акимыч смутился и пробормотал что-то вроде того, что негоже девке тереться там, где взрослые дяди свои дела решают, но потом встал со стула и сходил за Мариной. Глядя на расплывшегося в блаженной улыбке Славу Трошина, я решил, что война, конечно, войной, но не стоит стоять на пути у высоких чувств.

Я уже доедал свой паёк, когда в комнату вошёл Тотен, несший в руках… гитару! Он подошёл к командиру и что-то негромко сказал ему. Саша встал и, извинившись перед Соломиным, вышел из комнаты. Алик же цапнул со стола кусок копчёного мяса и оглядел присутствующих, после чего пошёл в мой угол.

— Ну, как трудовая вахта? — спросил он, сев рядом со мной на пенку.

— Ударным трудом встречают трудящиеся праздник Великого Октября! Центнер тротила — как с куста!

— Впечатляет! А я, гляди, чего в одной из комнат нашёл! — и он показал мне инструмент.

— Ага… здорово… — вяло порадовался я. — А куда Саню дернул?

— Ребята вернулись: Старый, Люк и этот… дед Никто. Грузовичок пригнали…

— Что, ещё один?

— Нет, тот, что мы в лесу оставили. Может, сыграешь? — и он покосился на гитару.

— Неа, — протянул я, — не охота. Алик, я подремлю мальца, ладно? Что-то умаялся.

Друг мой кивнул и спросил:

— Может, тебе ещё чаю принести?

— Давай.

Но чая я так и не дождался…

… Разбудил меня негромкий разговор.

— … это ты здорово придумал — передачу на мобилу записать

— А то!

Я открыл глаза. В метре от меня сидели командир и Бродяга. Комната была освещена скудным светом керосиновой лампы, стоявшей на столе. Вокруг вповалку спали и мои однокомандники и местные.

— Что? Долго я спал? — спросил я, потягиваясь

— О, проснулся, труженик невидимого фронта… — добродушно поприветствовал меня Фермер. — Не беспокойся — ничего важного ты не пропустил. Да, кстати, в караул ты сегодня не пойдёшь.

— Плавить дальше будем?

— Да, часа через три-четыре, пусть ребята пока отдохнут.

— То есть у нас сейчас «личное время»?

— Да.

— Тогда схожу морду умою

— Иди…

Солнце уже село, но западная сторона неба ещё светлела. В этом призрачном свете я разглядел силуэты двух людей, сидевших на телеге в углу двора. Я уже совсем было собрался окликнуть их, когда понял кто это. «Выходит, Акимыч оставил-таки «племяшку» с нами. Интересно, а как он Фермера уговорил?». Однако побеспокоить парочку я не решился и тихо прошёл к бочке.

… Когда я вернулся в дом, большинство спавших уже проснулись. Командир взмахом руки подозвал меня:

— Значит так, мы с Шурой пойдём с шифровкой разбираться, до часу ночи — для всех присутствующих — личное время. Ты — дежурный, так что рацию не забудь включить.

Я бросил взгляд на часы — 22.43. «Угу, значит, пару часиков можно подремать вполглаза…»

Я прошёл в «свой» угол и прилёг на «пенку». Но, по непонятной для меня причине, сон не шёл. Мышцы ломило, конечно, но голова была свежей. Я задумчиво взял принесённую Аликом гитару. Инструмент был ручной работы, особенно впечатлили меня жильные струны, в наше время — вещь диковинная и доступная только серьёзным профессионалам, да и то, если они эстеты. Что меня удивило, гитара была шестиструнной, а не обычной для этого времени семистрункой. Я нежно провёл по струнам, проверяя строй.

— Может, сыграешь чего-нибудь? — раздалось справа.

Я повернул голову. Алик выбрался из-под спальника и теперь тёр глаза.

— Разбудил? — спросил я.

— Нет. Сам проснулся. Сыграй, а? Сто лет, кажется, музыку не слушал… — добавил он.

— Нет, мужиков разбудим, — ответил я.

— А и правда, сыграйте, товарищ старший лейтенант, — раздался голос из противоположного угла комнаты. Я повернулся и увидел, что это наш «завхоз». Никогда бы не подумал, что Несвидов такой поклонник музыки! — Всё одно, ребятам скоро вставать, а с песней — оно веселей.

Я пробежался пальцами по струнам. Гитара звучала очень хорошо, сочно. Для разминки я сыграл ещё несколько арпеджио. Затем, размяв пальцы, выдал Баховскую сарабанду,[8] (она же — сюита для флейты До-минор в девичестве) в переложении Сеговии. Когда я закончил, в комнате воцарилась тишина, хотя я видел, что проснулись уже все. Надо сказать, что в