Книга Афоризмы - Георг Кристоф Лихтенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я отдал бы часть своей жизни за то, чтобы узнать, какое среднее барометрическое давление было в раю.
Я хорошо знаю, что с началом революции религиозный скептицизм среди людей видных и знатных уже не так распространен, как прежде. Теперь научились молиться богу. Многие дамы, которые раньше и слышать об этом не хотели, сейчас полностью стоят pour la religion de nos peres[159]. Есть ведь люди, которые не станут молиться, пока не грянет гром. Однако можно полагать, что они имеют в виду при этом нечто большее, т. е. также и le gouvernement de nos peres[160].
Не удивительно ли, что люди так охотно сражаются за религию и так неохотно живут по ее предписаниям?
Разве наше понятие о боге не является олицетворением непонятного?
Правда, было бы недурно примерно с 1800 г. считать богословие исчерпанным и запретить богословам делать дальнейшие открытия?
Разумные вольнодумцы — это легкая кавалерия, идущая всегда впереди, чтобы производить разведку местности, куда в конце концов доберутся и тяжеловооруженные отряды правоверных.
Резные изображения святых совершили в мире больше дел, чем сами святые при жизни.
Некоторых людей, которые постоянно говорят об укрощении плоти и у которых это так хорошо получается, можно было бы, вероятно, спросить: «А обладаете ли вы еще чем-нибудь, что можно укрощать?»
Психология. Этика
...Быть человеком — значит не только обладать знаниями, но и делать для будущих поколений то, что предшествовавшие делали для нас...
Неукротимое честолюбие и недоверчивость я встречал всегда вместе.
Смерть — постоянная величина, боль же — переменная, способная возрастать бесконечно. Это должны признать защитники пыток, ибо в противном случае они прибегают к ним напрасно. Однако для многих людей даже сильнейшая боль все же значит меньше, чем смерть.
Если бы мы могли так же совершенно говорить, как мы чувствуем, то ораторы встретили бы мало несговорчивых слушателей, а влюбленные — жестоких...
Есть определенный сорт людей, которые легко заводят дружбу с каждым, столь же скоро начинают ненавидеть этого человека, а потом вновь любить. Если представить себе человеческий род как целое, где каждая часть имеет свое место, то подобные люди являются той затычкой, которую можно сунуть куда угодно.
Счастье человека состоит в правильном соотношении свойств его души и его страстей; если возрастает одно из них, то страдают другие, и отсюда возникают бесконечные смешения. Того, кого принято называть великим умом, с таким же основанием можно назвать и просто уродом или яростным игроком, но он — полезный урод, в той мере, в какой он является выдающимся артистом. Именно такими уродами был Севедж[161] и Гюнтер[162]. Человек, живущий спокойно, весело, и является собственно человеком, и такой человек редко пойдет далеко в какой-нибудь одной науке, потому что всякая машина, полезная во многих отношениях, не может быть столь же полезной для какого-нибудь одного дела, как, например, машина, построенная для одной единственной цели. Мудрое устройство мира проявляется в том, что гением обладают лишь немногие, равно как и в том, что не все люди глухие или слепые. Ньютон был по уму — macrochir[163], он мог хватать выше других; «Апокалипсис» же Иоанна[164] он объяснял плохо, потому что для этого, возможно, нужен был большой нос[165].
Его сюртук стоил больше, чем его честь, и любой еврей-ростовщик оценил бы сюртук дороже, чем честь.
...Чем дольше наблюдаешь лица, тем больше открываешь в так называемых невыразительных физиономиях черты, придающие им индивидуальность.
Каждый человек имеет свою моральную backside[166], которую он не показывает без нужды и, пока возможно, прикрывает ее штанами благопристойности.
Он вырос из своей библиотеки так же, как можно вырасти из платья. Вообще библиотеки могут стать для души и слишком тесными и слишком широкими.
Гордость человека — вещь удивительная, ее нельзя сразу подавить; и если заткнули дыру «А», то не успеешь оглянуться, она уже выглядывает вновь из дыры «В», а закроешь ее, она уже стоит у дыры «С» и т. д.
У женщины местоположение чувства чести совпадает с центром тяжести ее тела, у мужчин оно находится несколько выше, в груди, около диафрагмы. Поэтому мужчины надувают грудь при свершении «великих» дел и чувствуют себя вялыми и опустошенными при выполнении «малых» дел.
Единственное, что было в нем мужественного, он не мог обнаружить из-за приличий. Mihi nihil aliud virile sexus esset. Petronius[167].
Своей небольшой палкой он измерял обычно все — и физические и нравственные явления, говоря часто: меня это не беспокоит ни на столько — и ногтем большого пальца показывал на палке, на сколько именно это его беспокоило.
Он не понимал, почему у него возникали иногда непреодолимые желания, удовлетворить которые никакой возможности не было. Со своими сомнениями он часто обращался к небу, как будто ставил ему вопрос на конкурсе[168], и в случае удовлетворительного ответа обещал смиренную покорность и полное самоотречение.
Удивительно, как наше тщеславие мелочно торгуется из-за всякого хлама; бедняк выбрасывает куда попало то, что ему уже не приносит никакой пользы. Мы же, считающие себя выше нищих, порой отдаем свою изношенную одежду любому бедняку за цену, более значительную, чем та, которую заплатили сами — за благодарность и услуги.
...Я всегда придавал своей комнате более важное значение, чем другие люди. Значительная часть наших идей зависит от ее расположения. Она,
