Книга Сталинский дом. Мемуары - Дзидра Эдуардовна Тубельская

сезона. Наши общие усилия увенчались успехом: к концу лета была закончена пьеса под названием «Чемодан с наклейками», Акимов, как и обещал, поставил пьесу в своем театре, а затем она увидела свет и на сцене театра им. Маяковского в Москве.

Еще один человек, ставший нашим другом, Захар Аграненко, появился в один прекрасный день у нас в Гнездниковском в конце войны, прямо с Северного фронта. Служил он на флоте. Захар принес на суд Лени как опытного драматурга свою пьесу. И если бывает любовь с первого взгляда, то нас связала дружба с первого взгляда… Доброты необыкновенной, Захар всегда о ком-то заботился, кому-то помогал. Он привел в наш дом еще совсем молодого начинающего драматурга Леонида Зорина. Однажды Александр Крон пригласил Захара в Художественный театр. Там он увидел в спектакле актрису Елену Строеву, мгновенно и навсегда влюбился и вскоре женился на ней. Оба стали нашими ближайшими друзьями.

Популярность Дома творчества в Дубултах, где действительно были созданы самые благоприятные условия для работы, росла с каждым годом. Все больше писателей из Москвы, Ленинграда и других городов и республик стремились в Дубулты. Тут в неформальной обстановке можно было поделиться друг с другом планами, прочитать написанное, услышать мнение опытных известных коллег, завести знакомство с сотрудниками газет и журналов. Впоследствии даже появился термин «дубултский период в советской литературе». Получить путевки на июль и август становилось все труднее. Чтобы не зависеть от Литфонда, мы сняли дачу на узенькой улочке Акас, у самого моря, совсем рядом с Домом творчества.

В доме было четыре комнаты и кухня. Воду качали из «пумпы» во дворе. В первый же день я направилась к ней с ведрами и тут же была остановлена хозяйкой по прозвищу мадам Филипсон. Она буквально вырвала у меня из рук ведра с заявлением, что «кундзе», то есть «госпожа», не должна качать воду, мол, это ее обязанность. Как я ни возражала, что я молодая и мне совсем нетрудно, а одно удовольствие, — она стояла на своем.

Дело в том, что мадам Филипсон почти всю жизнь провела в услужении. По ее словам, она работала няней при детях барона, владевшего домом напротив (так называемый «Охотничий дом», национализированный и переданный Дому творчества). Когда в 1940 году в Латвию вошли советские войска, барону удалось бежать в Швецию. Он оставил бумаги на владение дачами мадам Филипсон, верно служившей ему много лет.

По нескольку раз в день я нарушала правила поведения для молодой «кундзе». А Леонид просто не знал куда деваться, когда при прощании хозяйка порывалась целовать ему руку. Мадам Филипсон имела, естественно, и имя, и отчество — Эмилия Яковлевна. Было ей около восьмидесяти, маленького роста, согбенная, полуслепая, в очках со стеклами, напоминающими скорее лупу. Она никогда не оставалась без дела — подметала, полола, подрезала и еще вязала крючком затейливейшие салфетки из ниток, которые я ей привозила из Москвы, и дарила мне. Они целы до сих пор и лежат на журнальном столике в моей квартире в Москве.

Наша дачная веранда ежевечерне превращалась в место встречи многих жителей Дома творчества. Всем была по душе непринужденная обстановка, общение за чашкой чая или за «рюмашкой» со свежайшими копчушками, поставляемыми мне местным рыбаком. Кто только не перебывал на нашей веранде!

Летом в Дубулты приезжали и артисты, оказавшиеся на гастролях в Риге, вахтанговцы Рубен Николаевич Симонов и его сын Евгений Рубенович, Юрий Любимов с Целиковской, Юрий Яковлев, Владимир Этуш. Полюбились Дубулты и маяковцам. Во время их гастролей в Риге там жили и режиссер Охлопков с женой Леночкой Зотовой и актер Лев Наумович Свердлин с женой Шурочкой.

По утрам, пока мужья трудились на поприще литературы, жены и дети высыпали на пляж и в зависимости от погоды и силы ветра залегали или в дюнах, или внизу, на пляже. Образовывались тесные компании, занимались «постоянные места». Из дюн, скрывшись за кустами, было удобно наблюдать за происходящим на пляже: кто за кем ухаживает, кто с кем ссорится, кто кем любуется. Было смешно наблюдать, как по-разному входят люди в прохладную воду залива. Вот кто-то, как цапля, поднимает одну ногу за другой и медленно продвигается вперед, в глубину, так и не решившись окунуться. Вот кто-то с разбега влетает в море и мигом вылетает обратно. Кто-то чинно парами, беседуя, медленно входит, столь же медленно окунается, плавает пять минут и столь же неторопливо возвращается.

На глубине даже затевались романы. Мы всегда с придыханием наблюдали за ухаживанием одного известного вахтанговского красавца-актера за дамой, приехавшей из Литвы. Отведя ее на приличное расстояние от берега, где, как он был уверен, никто не может подслушать, он начинал объясняться ей в любви. Увы, он не учитывал, что вода — прекрасный проводник звука. А мы, задыхаясь от восторга, ловили каждое слово незадачливого ухажера.

Вечером компаниями отправлялись на прогулку по пляжу в сторону Дзинтари, где кипела «светская» жизнь. Там находились ресторан «Лидо» и концертный зал, в котором играли лучшие музыканты. Пел там и Вертинский.

Накануне его концерта мы с мужем были у него в гостях на даче. Он отвел меня в сторону и вручил несколько билетов с просьбой раздать их самым красивым женщинам Дома творчества. Он, мол, лучше поет, если видит перед собой красивые лица. Я охотно выполнила возложенную на меня миссию. Тем более, что один из его билетов по его велению предназначался мне.

Где-то в начале пятидесятых или в конце сороковых я познакомилась в Дубултах с Адрианом Рудомино. Его звучная фамилия и благородная внешность сразу привлекли всеобщее внимание, особенно женской половины дубултян. Он был молчалив, несколько таинственен, прекрасно, одет, и вскоре родилась легенда, что Адриан — итальянец, разведчик. Тем более, что выходил он на пляж в прекрасных шортах. Остальные же мужчины тогда считали высшим шиком по советской моде фланировать в полосатых сатиновых пижамах. Мне удалось купить в Риге отрез такого сатина для Леонида и ближайших друзей, — и вскоре несколько человек из Дома творчества стали щеголять в одинаковых пижамах, срочно пошитых в ателье в Майори.

Однажды мы с Адрианом завладели викиным серсо, к которому она не проявляла большого интереса, и принялись с азартом ловить кольца на длинные палки. Вслед за нами многие увлеклись этой старинной игрой, требующей большой сновки. Леонид даже стал меня немного ревновать, и когда Адриан подходил к нашей даче, начинал ворчать: «Иди же, иди! Слышишь, тебя зовут играть в серсоу». Он почему-то именно так и произносил —