Книга Мария Магдалина - Густав Даниловский

Мудрые, глубокие карие глаза Иисуса кротким взглядом окинули ее испуганную фигуру, потом перешли на фарисеев, гордо и сильно взглянули на их хитро-лукавые лица и сурово остановились на лице насмешливо улыбавшегося Товия. Потемнев от гнева, глаза Иисуса снова обратились к Марии и вдруг стали прозрачными, светлыми, как бы загоревшимися от внутреннего огня.

Он встал, по его губам пробежала тихая улыбка; с оттенком тонкой, едва уловимой иронии он сказал негромким, но звучным голосом:

— Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камнем.

Как бы пораженные ударом в грудь, отступили первые ряды.

— Что он сказал, что он сказал? — зашумела толпа. И слова учителя, передаваясь из уст в уста, словно разгоняли собравшуюся толпу. Чернь таяла, отступала в кривые переулки и, наконец, исчезла.

На опустевшей, залитой солнцем площади остались только Иисус и дрожавшая, как тростинка, Мария. Остолбенев, не понимая, что произошло, сквозь слезы, застилавшие ее глаза, она видела, как в тумане, его сияющие торжеством, горевшие еще огнем вдохновения глаза и услыхала как бы доносившийся издалека мелодичный голос:

— Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

— Никто, господин! — ответила она сквозь сжимавшие ее горло рыдания.

— Никто? — повторил Иисус. — И я не осуждаю тебя. Возьми, покрой свои растерзанные одежды. — Он набросил ей на плечи свой плащ и добавил мягким голосом, прозвеневшим нежным аккордом в ее сердце:

— Иди и впредь не греши! Он еще раз взглянул в полные слез глаза, отвернулся и стал подниматься вверх по ступенькам храма. Извивы его золотисто-рыжеватых волос сияли, переливаясь на солнце, все выше и выше, пока, наконец, он не растаял среди белой колоннады храма.

Ноги Марии подогнулись, она упала на колени, а потом села и тихо заплакала. Ее охватила какая-то смутная задумчивость, слезы высохли, и она увидела перед собой на песке отчетливый оттиск его ноги. Некоторое время она всматривалась в этот оттиск, потом прижалась к нему лицом и лежала до тех пор, пока горячий песок не стал жечь ее вздрагивающие от не знакомых ей ранее волнений уста.

Мария встала с земли, закуталась в плащ и машинально пошла домой, а очутившись в своей комнате, бросилась на кровать, совершенно истощенная всем пережитым.

Спустя час вошла к ней Дебора и объяснила, что Муций прислал раба и просит дать знать, не случилось ли чего-нибудь с ней. Мария открыла испуганные глаза и не была в состоянии понять, чего от нее хотят…

— Знак, знак! — повторила она машинально несколько раз и так же машинально сняла с пальца подаренное ей Муцием при первом знакомстве кольцо, единственный подарок, который она приняла от него до сих пор, дала его Деборе, повернулась к стене и снова заснула тяжелым, лихорадочным сном.

Когда она проснулась, было уже совершенно темно. Сквозь открытое окно в комнату заглядывали яркие, мигающие звезды, проносилось легкое веяние ветерка и доносился какой-то говор со двора.

— Иисус прибыл! — вспомнила Мария и задрожала от мысли, что, может быть, это тот, который спас ее сегодня, Затаив дыхание, она стала прислушиваться. Голоса отдалялись, послышались суета и возня на дворе, но вскоре все замолкло.

Мария торопливо встала и выбежала на крыльцо. Перед домиком Симона мелькали силуэты людей и лилась по траве яркая полоса света.

Мария тихонько сошла с крыльца и, пробираясь меж кустов, словно ничего не сознавая, направилась к домику Симона. Сердце ее билось так сильно, что прямо становилось трудно дышать; наконец, она притаилась за деревом в нескольких шагах от дома.

В дверях стояло несколько человек, просто одетых. В глубине дома заметна была чернокудрая голова Марфы. Слышались кашель Лазаря и голос что-то доказывающего Иуды.

Когда Иуда умолк, люди расступились, и она увидела сидевшего между братом и Симоном незнакомого человека. Она узнала его. Это был Иисус.

Склонившись немного, он снимал сандалии, потом бросил их на пол и стал растирать рукой опаленные ноги. Подняв лицо, Иисус смотрел прямо перед собой, и Марии казалось, что он видит ее и улыбкой своей призывает ее к себе.

Как вихрь, ворвалась Мария в комнату и с криком: «Спаситель!» упала к его ногам. Роскошные руки в золотых запястьях охватили его колени, прекрасная голова склонилась к глиняному полу.

Удивление охватило всех, и вдруг чудный, одуряющий запах наполнил комнату; Мария вылила розовый бальзам на ноги Иисуса, сорвала со своей головы сетку и заревом распустившихся волос, вздрагивая от переполнявших ее грудь рыданий, стала вытирать ими усталые ноги Иисуса.

Иисус склонился над ней, поднял ее, положил ее голову к себе на колени и сказал мягко:

— О чем же ты плачешь еще?.. Симон, который только теперь узнал Марию, шепнул ему предостерегающе:

— Учитель, это Мария из Магдалы, сестра Лазаря и большая грешница.

Иуда добавил раздраженным тоном;

— Лучше бы продать это масло, а деньги раздать бедным.

— Не плачь, — успокаивал Иисус Марию, а когда она робко взглянула на него испуганными глазами, он, пристально смотря в них, сказал:

— Ты мне ничего не говорил, Лазарь, что у тебя есть еще сестра, и такая прекрасная, — а затем, повернувшись к Симону, заговорил несколько проповедническим тоном; — Прощаются ей грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кто мало любит, тому и мало прощается. Я пришел к тебе, Симон, а ты пожалел мне воды омыть ноги; она слезами своими омыла мне ноги. Ты не умастил маслом главу мою, а она драгоценным миром помазала ноги мои и этими волосами, мягче шелка, драгоценнее золота, отерла их. Не тревожься и ты, Иуда, ибо нищих вы всегда будете иметь с собой, а меня не всегда. Ходили вы со мной долго, слышали вы меня много и все сомневались и спрашивали, кто я. Раздумав много, пошли вы вослед мне, а эта девушка, едва только утром увидала меня, в тот же вечер, повинуясь голосу сердца, припала к моим ногам. Иди и усни теперь; измучил сердце твое этот день. Пойдем и мы на отдых, потому что ничего уже более лучшего не может встретиться нам в этот день.

Мария послушно поднялась с колен, вышла, и едва только коснулась подушки, как сладко уснула. Ученики Иисуса рассеялись по саду и, закутавшись в плащи, уснули под деревьями.

Погасли огни, и вскоре глубокая тишина воцарилась во всей усадьбе.

Один только Иуда не мог заснуть, он вышел за ворота, сел на камень и думал, следя угрюмым взглядом за ярко горевшими созвездиями, золотистым Млечным Путем и неподвижно стоявшим на синем небе стеклянным кругом луны. В его курчавой голове бродили спутанные мысли: он понимал, что теперь трудно будет пытать счастья у Марии, был зол на то, что Иисус публично сделал ему выговор. Тревожило Иуду еще, как бы равви, выступавший, как полагал Иуда, благодаря его влиянию, все более и более мужественно перед священниками, как бы он не отказался от последнего решительного шага, имея за собой легионы смелых галилеян, как бы не отступил. Тревога и беспокойство, что, может быть, его жадные стремления и желания не сбудутся, закрались в душу Иуды.