Книга Фарс о Магдалине - Евгений Юрьевич Угрюмов

туда, где такие же, как и она, уже отделились от земного и тленного и стали отличимы от тех, которые ещё прощались, не зная, что в гробу уже никого нет. Но скоро не осталось и их. Два могильщика, добросовестно напрягая выи, опустили в могилу гроб, плюнув, плюнули на руки, взяли лопаты, закопали, поставили, прикопали, чтоб не упал, обитый траурно-бардóвым обелиск и тоже пропали без вести. На могилке остался стоять горшок с Анютиными глазками. «Фамилия, Имя и Отчество» было написано на фанерке, прикрученной проволокой к обелиску, а ниже кладбищенскими каракулями были нацарапаны место, ряд, регистрационный номер в упокойницкой книге и ещё бог весть что.

Редактор Крип барахтался в Филебах и Горгиях, а так же и Флакках, и, будто захлёстывали его какие-нибудь, как сказано, «свирепые морские волны, пенящиеся срамотами своими», будто накрывала его японская Большая волна, или, если кому, больше нравится, пусть это будет Девятый, а хоть и десятый вал, барахтался в мощных потоках и совсем не так, как остроносая барка, пробивающая, протыкающая остроносостью вал за валом… совсем не так – а как будто ты спишь и задыхаешься во сне; снится тебе, как ты нырнул в воду (из стихии в стихию), погружаешься, и окружают тебя всякие химеры, призраки, обманы, ты отбиваешься от них, не можешь и, тогда, уплываешь от них наверх, стремишься туда, назад, откуда нырнул… и вот тут не хватает воздуха, не хватает воздуха; там наверху танцуют солнечные блики и уже видно, как они плещут друг на друга зелёными брызгами, но в лёгких нет воздуха, удушье и, в последний раз… ты срываешь с себя одеяло и глотаешь глоток… и спасён.

Но химеры и призраки не покидают тебя, не пропадают, и всё больше приходят тебе на ум, вспоминаются, и облапывают тебя всё больше вопросами, вопросом: «А так ли всё было?», – и уже хочется ещё раз увидеть; туда, назад, удостовериться, в конце концов, и, в конце концов, ты снова засыпаешь, ныряешь, погружаешься… а когда просыпаешься – эриннии жалят, и Ангел мести, вместе с Пламенем божьим жгут тебя, жгут мстительным божьим пламенем и гонят снова и снова в Туда, чтоб найти какое-нибудь оправдание или облегчение.

Вот такой он – Божий пламень – всякие расстройства психосоматические, галлюцинации, депрессии, интроверсии, бред и аутизм…

Да, вот Вам, Пётр Анисимович, ныряйте, погружайтесь, оправдывайтесь, облегчайтесь, пришли, – было написано дальше. – Квартирный номер в ромбике, фамилия «Небылиц..» в рамочке под звоночком и на белой двери чёрными словами: ЛЮБОВЬ ПОБЕДИТ! (смешно).

…и восторг и захлебнуться: «Пётр Анисимович! Пётр Анисимыч! Петя! Друг! Аниска! Петух!»

Дверь распахнулась…

«Проходите, уважаемый господин, товарищ и капитан, и лейтенант; Welcome (не сбежал, не оторвался, не запутал…) Willkommen, mademoiselle Ne-chi-poren-kova; Не задерживайся, Пётр Анисимович, Пётр, Петя, друг Аниска…» …и всех пригласили… Было оформлено, украшено и раскрашено: ленты, цветы, венки, шарики, хлопушки, мишура поверх иконки, поверх медальки и оловянных Моисея, Медузы, Посейдона и первобытного океана, и профессора в потемневшем окладе.

На стенке Пётр Анисимович увидел и свой портрет в ландышах, а рядом (не успели снять, что ли), рядом, в бело-зелёных, уже несколько тронутых пионах… «Flores Paeoniae, Paeonia suffruticosa, Paeonia arborea! – захлёбываясь чувствами, говорила, проходя мимо, заслуженная учительница, указывая на пионы, и добавляла толкование толкователя снов господина Хассе: – найдёшь счастья в любви!» – рядом увидел Пётр Анисимович портрет Вадима (вчера только, его (Вадима) отсюда вынесли), с креповой лентой (портрет) по правому, нижнему углу, если стоять к портрету лицом.

Столы были расставлены, образуя фуршетный провиант и оставляя место для предполагаемых танцев, а дальше размещались подмостки с занавесом, за которым была раньше спальня («там, где раньше была спальня», – понял не сбежавший Пётр Анисимович), с занавесой, из-за которой (предполагается) в своё время явится оркестрик… смешно. «Надежды маленький оркестрик…», – пришло на ум Петру Анисимовичу. Смешно! И ещё смешно потому, что слово «надежды» лопнуло и полетели во все стороны: н, а, д, е, ж, д, ы, а ещё Вера и Любовь.

– Да Вы не волнуйтесь, Петр Анисимович, продолжайте; – вскинулись, вместе вскочив, Бим и Бом, сами взволнованные, – депрессии, бред, химеры, призраки – все мы, в той или иной мере, с воображением и не лишены фантазий…

… лопнуло и полетело – продолжал читать Пётр Анисимович Крип, – и маленький оркестрик, действительно, с роялем, за которым сидела Неля-Нелли, королева нотной папки, роялем белым, как пионы на Вадимовом портрете, ансамблик смешанных музыкантов, действительно, выдвинулся из раздвинувшейся занавески и заиграл.

Настоящий собачий вальс! Раз-два, раз-два, раз-два! Правильно, Пётр Анисимович, Блошиный вальс. Или Блошиный марш, или Ослиный марш, или Кошачий марш, или Кошачья полька, как Вам больше нравится. Какой там Шопен?!

Играет рояль.

Вера танцует с Вадимом.

Это неудивительно… только зачем же тогда портрет с траурной лентой? и почему никто этого не замечает, или не обращает на это внимания, или не берёт в голову?

…и Юленька танцует,

кокетничая своей склонностью к полноте с молодым человеком.

Петр Анисимович предполагал уже этим человеком заменить Вадима в отделе «Искусство и культура».

…и всё – всякий на свой лад…

подпрыгивает в такт, раскачивается и кружится вокруг себя, вокруг своих партнёров и вокруг.

– Не понимаю…

– тарам-там там-там.

– Не волнуйся…

– тара-там-там-там.

– прошло столько лет, спасибо, ты пришёл…

– Тара-там-там-там-там, та-там-там-там!

– …и там, на кладбище, я видела тебя…но что же… оказывается, что потом, всю жизнь, ты должен расплачиваться?..

– Я расплачиваюсь? За принцев, которым не сумела подарить улыбку? Или, может, бабушка, со своим «страстей букетом»… за кого я страдаю? Смешно!

– Смешно! Ухохочешься! – звукорежиссёр выводит на передний план, голос младшего лейтенанта: – А давайте начнём с Евы.

– Конечно же, конечно же! С «Les Rougon-Macquart», «La Comédie humaine»… и «Divina commedia… “

Пётр Анисимович в ландышах, Вадим в поблекших пионах, профессор – он же – поэт и дешифровальщик в рамочке без цветов. Гефест… после удавшейся шутки.

– Давно уже не девственница?

– Не смешите!

– От Атрея, уважаемый? Не берите глубже.

– Хорошо, хорошо, но за чьи грехи?

– Пасынок – тоже сын!

Собачий вальс.

Общество становилось, как уже сказано, всё веселее, и Бим и Бом корчили смешные рожи: «За грехи, граждане, за грехи наши тяжкие! Ха-ха-ха, Хи-хи-хи!

Петру Анисимовичу было не до рож.

Похоже, похоже… а разве всё, вообще, не похоже на всё? Но всё же! – лишь похоже, лишь похоже, и пусть даже ложбинки и ямочки на берцовой кости неандертальца или, может, поправит меня учёный антрополог кроманьонца, расположены точно там же,