Книга Холодные и теплые предметы - Ирина Кисельгоф

Нежность заразительна, как ветрянка. Даже из боксового отделения вирус детской болезни может вылететь через самую тонкую щелочку. Внутрибольничная инфекция тогда обеспечена. Ветрянкой переболеют все по цепочке, кроме тех, у кого иммунитет. Иммунитет от чужой нежности – это нежность человека, которого любишь.

В ответ я перецеловала каждое перышко Шагающего ангела, каждую морщинку, каждую впадинку. С головы до ног. Он – меня, я – его. Перекрестная нежность, перекрестная иммунизация от чужих людей. От их любви, их нежности, их ревности. Перекрестная иммунизация от сострадания и чувства долга.

Я вижу его синие глаза. В них сиреневые протуберанцы моих крыльев. Они снова выросли. Навсегда. Мы дышим в одинаковом ритме, наши сердца бьются в одинаковом ритме. В сумасшедшем ритме. Таких, как мы, нужно экстренно госпитализировать. Сердце может не выдержать и остановиться.

Он носит тяжелые мешки. У него загрубевшая кожа на ладонях и пальцах. Он осторожно касается моей груди, и у меня мурашки по коже. С головы до ног. Мне так больно, что я раскрываю глаза и вижу мир с высоких башен. Он такой яркий, что слепит глаза. Мы несемся над миром, туго скрутив наши крылья. Так высоко, так далеко, дальше не бывает. До слепящего света, до ожога на крыльях.

Он ушел к чужой женщине. Я даже не спросила, придет ли он еще. Я не могла спросить. Страшно. Вдруг этого никогда больше не будет. И такая тоска. Такая тоска смертная, что жить не хочется.

Он позвонил, как вернулся домой.

– Приложи трубку к пупку, – попросила я. – Я тебя туда поцелую.

– Приложил, – рассмеялся он.

Я чмокнула его пупок. Еще, еще и еще раз. Теперь вместо балетных цыплят вокруг его пупка водили хороводы мои губы. Я целовала его пупок по телефону. Вот так!

Я глупею от любви. Мне хочется быть глупой. Нести чушь и делать всякую несуразицу.

Завидуйте!

* * *

Мы поехали за город. На автобусе. Мы поднимались по отвесной горе, как альпинисты, нашей альпинистской веревкой стали наши руки. Ладони замком, как карабин. Кошками были наши ступни. Я не занимаюсь спортом, но я летела вслед за Шагающим ангелом как на крыльях. Моих сиреневых крыльях. По пути наверх, который он проложил. Ангел вел меня к своему водопаду.

– Там озеро, – сказал он. – Оно похоже на твои глаза.

Когда ты любишь, тебе помогают все. Даже природа, живущая своей обособленной жизнью. У тебя открывается третий глаз, и ты начинаешь понимать ее язык. Третий глаз открывается тогда, когда ты смертельно устал от своей правильной жизни. Ты шел, шел так далеко и так долго, что смертельно устал. И вдруг увидел фиалки в траве или как стая птиц клюет красные ягоды терна. Это хорошо знают японцы. Когда нужно остановиться и как увидеть то, что никогда не замечал. Синтоизм в их крови, он встроен в их ДНК пантеоном древних богов в те времена, когда деревья и травы хотели разговаривать. Разговаривать с человеком.

Поднимаясь по отвесной горе, ты цепляешься за ветви деревьев. За барбарис. Его старые, седые стебли могут сломаться, и надо хвататься за молодые, цвета умбры и охры. Они выдержат. Знаете, что это значит? Надо успеть увидеть фиалки в траве, иначе можно сломаться, как старому барбарису.

Озеро такое глубокое, что не видно дна. Сверху в него втекают чьи-то слезы сплошным потоком, разлетаясь искрящимися солнцем брызгами. Озеро плачет в ответ узкой, извилистой горной речкой. Темной, изломанной, бурной, с тяжелыми валунами у порогов. Если встать у самого водопада и взглянуть вверх, можно увидеть радугу. Повертеть головой и увидеть сотни, тысячи радуг. Так чьи-то слезы могут принести наслаждение своей красотой.

Озеро в горном разломе такое глубокое, что не видно дна. Его вода темная и такая ледяная, что от нее стынут руки – до обморожения. Если прыгнуть в ледяное озеро с головой, можно умереть от внезапной остановки сердца. Медицине известны такие случаи.

– Видишь камни под водой? В самом центре? Они похожи на звезду, – сказал Шагающий ангел. – Озеро со звездой похоже на твои глаза.

Я молчу. Потому что еще никто никогда не сравнивал мои глаза со звездным горным озером. У меня комок в горле. Я ничего не могу ответить.

– Ты рисовала когда-нибудь розу ветров? – спросил Шагающий ангел. – У тебя на радужке роза ветров. Вокруг зрачка. Зеленая роза ветров на мокром песке у берега моря.

Я никогда не замечала чужих глаз. Я даже не помню глаз моих знакомых. Я только сейчас поняла, что такое смотреть в глаза другого человека. Я смотрю в его синие глаза и вижу его розу ветров. У него радужка цвета предгрозового неба. У нее обрывистые края, она проваливается к зрачку, уносясь в его темноту. Его роза ветров раскручивается от зрачка, разлетаясь сиреневыми протуберанцами. Она настоящая, всамделишная. Я видела ее раньше, только не поняла. У него с рождения в глазах отражение моих крыльев. Это мой Шагающий ангел, я поняла это в ту же секунду.

– У тебя тоже роза ветров! – смеюсь я. – В твоих глазах. Как у меня!

– Не может быть, – удивляется Шагающий ангел.

– Посмотри, – я протягиваю ему зеркальце. – Мои глаза – отражение твоих.

Мы смотрим, то друг другу в глаза, то в зеркало, и смеемся, как балетные цыплята на детском утреннике. Зеркало открыло нам глаза на самих себя. Божественное бронзовое зеркало Аматэрасу – богини солнца в синтоизме. Это ее свет мы получаем внутриартериально и внутривенно в неограниченных, бесконечных объемах. На священном древе Сакаки бронзовое зеркало Аматэрасу занимает место на самой вершине. Выше нет никого и ничего.

В каждом нормальном человеке живет ребенок. Ребенок не живет только в зомби. Жизнь ударила зомби тяжелой кувалдой по голове. Он ведет правильную жизнь, не говорит, не делает и не думает глупостей. Глупости делают нормальные люди из мяса и костей. Нормальным людям нужно, чтобы их понимали, даже если они выглядят при этом полными идиотами. Их прямая речь – это речь без изысков. Нормальные люди имеют право на ошибку. Они дурачатся и ошибаются в любом, даже преклонном возрасте. Они просто нормальные люди. Они становятся ненормальными, когда влюбляются. Тогда нет никаких законов и старых привычек, кроме права на ошибки и глупости.

Я даже не знаю, красивый Игорь или нет. Это совсем неважно. Я где-то вычитала, что красивые люди красивы одинаково, а некрасивые некрасивы по-разному. Потому мне на это наплевать, так же как наплевать на его статус и отсутствие денег. Я хочу, чтобы моя любовная лодка разбилась о быт. Если я не буду этого хотеть, мне никогда не привязать сокола крепкой веревкой.

Есть только одна вещь, о которой мне не хочется вспоминать, не хочется думать ни под каким видом. Я затолкала ее в особый сундук моей памяти. Закрыла на большой амбарный замок и отряхнула руки. Я хочу свой кусочек счастья. Хочу до смерти! Меня хоть кто-нибудь понимает?

Он расстелил рубашку на траве. У его рубашки будет мой запах, запах нашей перекрестной нежности. Память о внутриартериальном вливании света. Я даже не заметила, как внезапно перестала думать, осознавать себя. Я была уже не я. Мое сердце выстрелило Шагающим ангелом, и он помчался по моему телу, чтобы снова вернуться назад. На свое место. В мое сердце. В самое яблочко.