Книга Остров Пантеры - Сандра Мартон

Какой же дурой надо было быть, чтобы принять предложение Рорка! Почему она сразу не поняла этого? Она медленно прошла в свою спальню и закрыла за собой дверь. Все дело в том, что той ночью она попросту не хотела ничего понимать. Рорк предлагал ей остаться — только это имело тогда значение. И она сказала «да», не подумав о последствиях.

Она сразу же вообразила себе бесконечную череду солнечных дней, проводимых вместе с Сюзанной, длинные тихие вечера рядом с Рорком. О чем еще она могла подумать в тот момент?

Виктория подошла к окну и открыла его, впустив теплый вечерний ветерок. Ах уж эти соблазнительные картины, нарисованные ее воображением! Она всячески старалась избегать реальности так долго, как только могла. А ведь в сущности она была совсем не той, за кого себя выдавала. Ведь даже свою настоящую фамилию она скрыла.

Лгунья и обманщица — вот кто она. Виктория невольно поежилась, думая об этом. Молодая женщина задумчиво опустилась на табурет перед туалетным столиком. Она была совсем не той, кем представлял ее себе Рорк. Это-то и мучило ее больше всего. Виктория старалась забыть, не обращать внимания, но тщетно, избавиться от неприятного чувства она никак не могла.

Вчера вечером чувства эти всколыхнулись в ней с особой силой. Они с Рорком сидели в библиотеке, каждый со своей книгой. Из динамиков лилась божественная музыка — фортепьянный концерт Рахманинова. Внезапно Виктория почувствовала на себе пристальный взгляд Рорка.

— Что-то не так? — спросила она, подняв голову.

Он слегка улыбнулся, и его взгляд скользнул по ней, лаская. Она невольно затрепетала и вспыхнула.

— Виктория, — произнес он мягко.

Только это. Одно слово. Ее имя. Но в голосе Рорка было столько чувства, что у нее пересохло в горле и дыхание пресеклось. Каким-то образом она сумела выдавить из себя дрожащую улыбку и произнести глупое «что?».

— Ничего, — сказал он. — Мне просто нравится произносить ваше имя. Оно вам идет. Вам кто-нибудь говорил об этом?

Нет. Никто ей об этом не говорил. И никто никогда не смотрел на нее так, как он, и не было этого ощущения, будто воздух между ними заряжен электричеством.

— Так звали мою бабушку, — сказала она. — Мне всегда казалось, что мое имя чересчур старомодно.

Рорк снова улыбнулся.

— Именно поэтому оно вам идет.

Несколько мгновений она молча сидела, глядя на то, как он медленно встает и идет к ней. И вдруг, словно испуганный кролик, вскочила со стула, уронив стопку журналов на пол, и, бормоча что-то о том, как ужасно хочет спать, убежала в свою комнату.

Запершись, она прислонилась спиной к двери и с прыгающим в груди сердцем закрыла глаза. Одно и то же слово стучало в ее голове с каждым ударом пульса: лгунья, лгунья, лгунья!.. Она была не той, за кого выдавала себя, и теперь, что бы она ни сказала или ни сделала, ничто не способно смягчить ее вину. Что бы подумал Рорк о ее нежном, старомодном имени, так идущем ей, если бы знал правду? Что бы сказал, если бы узнал о том, что она обманом вошла в его жизнь, движимая желанием найти ребенка, которого отдала чужим людям, — ребенка, который рожден был вне брака от мужчины, которого она никогда, по сути, не любила?

Рыдание поднялось из груди к горлу, и Виктория прикрыла рот руками. Почему она не подумала об этом, прежде чем сказать «да», прежде чем остаться здесь воспитательницей Сюзанны?

— Ты была так глупа, — прошептала она своему отражению в зеркале, и женщина с печальными глазами, глядевшая на нее, не могла ничего возразить. Глупостью была вся эта затея. Оттого-то и начались все ее неприятности.

Виктория вздохнула и, взяв щетку для волос, рассеянно провела ею по густым, прихотливо вьющимся кудрям. Надо бы постричься, подумала она, иначе вид будет неряшливый. Непослушные кудри, за ними всегда надо было тщательно следить.

Ее рука замерла. Она вспомнила: это было первое, что сказал в день их встречи Крейг…

— Эти чудесные локоны выглядят так, словно вьются сами по себе, — отметил он, просматривая меню для завтрака в придорожном кафе в то дождливое утро, а она ждала, пока он сделает заказ. — Держу пари, их сделали такими не в парикмахерской.

Это показалось ей безобидным замечанием, совсем не похожим на неуклюжие комплименты посещающих кафе водителей. Она улыбнулась и ответила, что нет, конечно, и спросила, хочет он тосты или сладкие пончики к завтраку.

Он все время любезно и непринужденно беседовал, пока она обслуживала его, а вечером, когда закончилась ее смена, ждал возле кафе.

— Как насчет того, чтобы вместе поужинать? — спросил он. А когда она отказалась, сказал: хорошо, а не хочет ли она вместо этого отправиться в гости к нему домой?

На это она тоже не согласилась. Но улицы были пустынны, а ветер такой холодный в тот день, что, когда он спросил, предпочитает она замерзнуть до смерти или же прокатиться с комфортом в его машине, она засмеялась и согласилась. Крейг открыл ей дверцу и подождал, пока она удобно устроится внутри. Потом подвез к ее дому, поразив скорее своими хорошими манерами, чем шикарным автомобилем.

Несколько дней спустя он снова появился в кафе внезапно, вызвав «охи» и «ахи» у других официанток своей импозантной внешностью. Но Виктория не обращала на это особого внимания. Ее больше покорило другое: его вежливость и несколько наигранная, но тронувшая в тот момент наивность, а еще почти отцовская забота о ней.

— Позволь мне позаботиться о тебе, малышка, — говорил он мягким, успокаивающим голосом. — Я все для тебя сделаю — только скажи…

Виктория взяла щетку и медленно провела ею по волосам. Воспоминания были такими мрачными. Она не придавала этому знакомству особого значения. Крейг вел себя, в общем-то, корректно. Он позволял себе лишь помассировать ей плечи, когда она особенно уставала в своем кафе, уставала настолько, что думала, что скорее умрет, чем сможет отпустить еще один гамбургер. Она не видела в этом ничего плохого, ей даже нравилось это порой. Ведь никто никогда за все ее девятнадцать лет особенно не беспокоился о том, как она себя чувствует и чего хочет. Отца своего она не знала вообще, а мать, стараясь свести концы с концами, всегда была занята. Быть предметом чьих-то забот было для Виктории внове.

Не то чтобы она позволяла Крейгу помогать ей деньгами или задаривать дорогими безделушками:

она не нуждалась ни в каких безделушках. Ей нужна была теплота, доброе, дружеское внимание, и Крейг, черт его побери, отлично понимал это. Она была благодарна ему за каждое теплое слово, за каждый ласковый поцелуй в щеку. Чем больше прогрессировала болезнь ее матери, тем чаще она обращалась за утешением к нему.

— Позволь мне утешить тебя, малышка, — говорил он, обвивая ее руками. И постепенно она к этому привыкала.

Губы Виктории сжались. Какой же дурой она была! Его ласки становились все более настойчивыми, прикосновения — все более интимными, но она по-прежнему думала, что между ними ничего такого быть не может. До той самой последней ужасной ночи, когда он внезапно повалил ее и прижал к мягкому кожаному сиденью своего «кадиллака».