Книга Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны - Бен Макинтайр

Если Хаавик была серой мышкой, то Арне Трехолт, напротив, был личностью яркой и заметной. Сын известного норвежского министра, видный журналист и член имевшей большую силу Рабочей партии Норвегии, он был колоритным, привлекательным персонажем и открыто высказывал свои левые взгляды. Дела у Трехолта быстро шли в гору. Он навел еще больший глянец на свой статус знаменитости, женившись на норвежской телезвезде Кари Сторакре. В New York Times его называли «одним из представителей золотой молодежи в норвежской общественной жизни». Его прочили в премьер-министры.

Но в 1967 году его резкие выступления против Вьетнамской войны привлекали внимание КГБ. К нему подослали Евгения Беляева — сотрудника разведки, для прикрытия работавшего в советском посольстве. Позднее Трехолт заявил полиции, будто его завербовали путем «сексуального шантажа» после оргии в Осло (впоследствии он отказался от своих слов). Беляев убедил Трехолта принимать денежное вознаграждение в обмен на информацию, а в 1971 году в ресторане «Кок д'Ор»[14] в Хельсинки он познакомил его с Геннадием Федоровичем Титовым, новым резидентом КГБ в Осло. Благодаря своей беспощадности Титов заслужил прозвище Крокодил, хотя из-за больших очков в круглой праве и походки вразвалку он куда больше походил на какую-то очень злую сову. За Титовым закрепилась «репутация самого отъявленного льстеца во всем Первом главном управлении». Трехолт был падок на лесть. А еще — на бесплатные обеды. В течение следующих десяти лет они с Титовым отобедали вместе — за счет КГБ — пятьдесят девять раз. «Мы на славу обедали, — вспоминал Трехолт много лет спустя, — и за едой беседовали о норвежской и международной политике».

Норвегия оставалась вне сферы компетенции Гордиевского, но в представлениях КГБ все скандинавские страны смешивались в одну кучу, и каждая из резидентур, находившихся в этих странах, в некоторой степени знала о деятельности соседей. В 1974 году в Данию прибыл новый сотрудник КГБ, Вадим Черный, до этого работавший в Москве в британо-скандинавском отделе ПГУ. Черный был посредственным разведчиком и к тому же заядлым сплетником. Однажды он случайно обмолвился, что КГБ пасет в норвежской дипломатической службе одну осведомительницу по прозвищу Грета. А несколько недель спустя он упомянул о том, что КГБ завербовал нового, «еще более важного» агента внутри правительства Норвегии — «человека с журналистским прошлым».

Гордиевский передал эту информацию Хокинсу, а тот — дальше, в МИ-6 и ПЕТ.

Две эти чрезвычайно ценные подсказки поступили в распоряжение норвежской контрразведки. Источник был тщательно закамуфлирован: Норвегии сообщили, что донесение достоверно, но утаили, от кого и откуда оно поступило. «К этой информации Олег не получал доступа при исполнении обязанностей, она попала к нему чисто случайно, и мы решили, что к нему напрямую не должны вести никакие следы». Норвежцы были очень благодарны — и страшно перепуганы. Гунвор Хаавик, скромная сотрудница Министерства иностранных дел, с некоторых пор уже находилась под подозрением. Предупреждение Гордиевского стало важным подкреплением этих подозрений. Молодой и знаменитый Арне Трехолт тоже засветился — после того, как его заметили в обществе известного кагэбэшника-оперативника. Теперь за обоими начали вести пристальное наблюдение.

Норвежская ниточка иллюстрировала главную загвоздку в деле Гордиевского — и одну из важнейших трудностей в шпионском деле вообще: как воспользоваться полученными ценными разведданными и в то же время не навредить раздобывшему их источнику. Агент, глубоко внедренный во вражеский лагерь, может сорвать маски со шпионов в вашем собственном лагере. Но если вы арестуете и нейтрализуете их всех, то подадите четкий сигнал противнику о том, что в его лагере находится шпион, и поставите под удар своего агента. Как британская разведка могла воспользоваться теми данными, что передал ей Гордиевский, и не спалить его самого?

С самого начала в МИ-6 приготовились играть вдолгую. Гордиевский был еще довольно молод. Информацию он предоставлял превосходную, а со временем, по мере его повышения по службе, она могла стать еще ценнее. Излишняя спешка или жадность до сведений могли провалить все дело и погубить самого Гордиевского. Поэтому важнее всего была безопасность. Катастрофа с Филби заставила британцев понять, какую опасность представляет предательство изнутри. Малочисленной группе сотрудников МИ-6, введенных в курс дела, сообщили лишь то, что им полагалось знать. Внутри ПЕТ о существовании Гордиевского знало еще меньше людей. Информация, которую он поставлял, передавалась союзникам чрезвычайно осторожно, через особых посредников (их называли «предохранителями»), разрозненными крупицами и в таком виде, чтобы можно было поверить, будто они поступили совсем из другого источника. Гордиевский выдавал секреты легко и быстро, но в МИ-6 долго и тщательно трудились над тем, чтобы отпечатки его пальцев не проступали нигде.

ЦРУ о Санбиме не информировали. Так называемые особые отношения были особенно крепкими в сфере разведки, однако и там применялся — с обеих сторон — принцип «служебной необходимости», иначе говоря, принцип ограниченного доступа. В МИ-6 сошлись на том, что ЦРУ совершенно не обязательно знать, что у Британии появился ценный шпион в недрах КГБ.

Разведывательным службам нежелательно держать своих сотрудников на одном месте бесконечно долго, чтобы они не слишком там пригревались; исходя из этой же логики, сотрудников, курировавших агентов, тоже периодически меняли, чтобы они не утрачивали объективность и не погружались с головой в одно дело, не привязывались к одному шпиону.

В соответствии с этим принципом резидента КГБ в Копенгагене Могилевчика, когда пришло время, заменили старым другом Гордиевского Михаилом Любимовым — добродушным англофилом, питавшим слабость к шотландскому виски и добротным твидовым костюмам. Дружба между давними приятелями немедленно возобновилась. Любимов состоял теперь во втором браке. Распад первого вызвал небольшую заминку в его карьере, но теперь он снова поднимался по служебной лестнице. Гордиевский восхищался этим «доброжелательным, спокойным человеком», его практичным и в то же время ироничным отношением ко всему на свете. Они проводили вместе целые вечера, разговаривали и выпивали, рассуждали о литературе, искусстве, музыке и шпионаже.

Любимов видел, что его друг и протеже далеко пойдет. Начальство ценило Гордиевского как «грамотного и эрудированного» сотрудника, с работой он справлялся прекрасно. Олег «вел себя безупречно, — писал потом Любимов, — не влезал ни в какие интриги, был подчеркнуто вежлив и исполнителен, готов тут же… рвануться исполнять святой приказ резидента. К тому же еще скромен, как истинный коммунист: собирался повысить его по должности — он только руками замахал. К Гордиевскому многие относились отрицательно. однако эти оценки плавали в виде туманных облаков: „высокомерный“, „считает себя слишком умным“, „себе на уме“. Я этих ужасных пороков в нем не замечал, да и пороки ли это? Разве большинство людей не считают себя умными? Или у всех души нараспашку?» Лишь позже, задним числом, он припоминал кое-какие предательские детали. Гордиевский почти перестал посещать дипломатические приемы, и, если не считать самого Любимова, он редко общался с другими сотрудниками КГБ. Он окружил себя диссидентской литературой. «У него дома стояли книги некоторых авторов, запрещенных в нашей стране, и я, как старший коллега, советовал ему не держать их на виду». Обе супружеские пары часто ужинали вместе, и Гордиевский обычно рассказывал анекдоты, налегал на выпивку и всячески создавал видимость своей счастливой семейной жизни. И как-то раз Елена обронила замечание, которое засело в памяти у Любимова. «Он совсем не открытый человек, не думайте, что он искренен с вами!» — сказала она. Но Любимов знал, что брак Гордиевского под угрозой распада, и потому не придал значения этим словам.