Книга Девушка пела в церковном хоре - Мастер Чэнь

– Так вы еще и застенчивы, месье. Ну, уж вот это совсем не проблема, это мне знакомо. Да я сама ужасно застенчива, вы меня – ах, смущаете. Для начала: вы ведь бывали у таких испорченных девушек, как я?

– Никогда, – честно признался я. – Зачем, если у меня всегда… поэтессы, курсистки…

– Почти что девственник! Какая прелесть! Сейчас, сейчас мы все сделаем, нельзя же после такого долгого плавания…

У нее один карий глаз чуть косит, лицо умное – но вот эта ее французская буква «р»… Буква «р»…

– А если есть проблема, то мне можно сказать все! Вообще все! Ну например: вы кого-то любите, месье?

Я потерянно молчал.

– Так и отлично! Вот смотрите: я – это она. И вы делаете со мной… с ней… то, о чем с ней самой и мечтать было бы страшно. Что у-год-но!

Тут я вздохнул, сел рядом на кровать… подумал, что вижу эту даму в первый и последний раз… и сказал:

– Вы не поверите, мадемуазель. Дома я увозил женщин в номера, только познакомившись. Да это они меня увозили, собственно. А еще там, у нас, в моде оргии, на которых проигравшая подпускает к себе всех – и я не смущался ничуть, все было хорошо. Притом что и дверь не закрывали. Никто не стеснялся. А тут – что мне делать, если вот сейчас я смотрю на вас… а вы красивы… но думаю только о ней. И больше мне ничего не нужно. Как быть?

– Как быть. А она далеко?

– Совсем близко. Но она невеста друга.

Француженка кивнула сама себе. Встала, почему-то бросила взгляд в окно. И сказала уже другим, более человеческим, что ли, голосом:

– А как быть – я сейчас скажу. Вы платите мне половину, за мое время и умный совет. Пять франков. Немного.

Я не думая отсчитал пять франков.

– Теперь – мой совет, как быть. Любить ее, пока любите. Не ходить к другим женщинам, не поможет. Я экономлю ваши деньги или душу. Думать о ней и дальше. Потом будете вспоминать это время как самое счастливое в жизни. И еще – молитесь, чтобы это не кончалось как можно дольше. А теперь – идите. Идите, месье, идите!

Она снова бросила взгляд в окно. И я ушел.

Про интерес дамы к происходящему за окном я вспомнил немедленно, оказавшись в середине длинной аллеи, ведущей от ее хижины к центральной площади Хельвиля. Аллея – это узкая щель между двумя плетеными заборами, на которые не вскарабкаешься, да и неизвестно, что за ними.

А в том конце аллеи, откуда я в нее только что вошел, замелькали три темных силуэта. Темных не потому, что была ночь, – на самом деле миновало лишь время обеда, солнце убивало все живое с высоты – а потому, что лица их были очевидно черными, вот только не было времени разбираться, индийцы это или кто-то еще. Потому что в руке у одного было что-то вроде меча – точнее, широкого и длинного ножа. Как я потом выяснил – для рубки сахарного тростника.

Ну, тут не гальюн на крейсере, и тут никто рассматривать мои родинки явно не станет.

И я побежал.

Перепелкин, конечно, сильнее меня, да и выше на голову. Но гребной клуб на побережье Финского залива – хорошая штука. Не знаю, в чем разница между атлетом и не атлетом, но весла развивают плечи, а еще на гоночных лодках есть такие катающиеся скамеечки, благодаря которым гребец постоянно работает ногами.

И я бежал среди мягкой горячей пыли, а трое черных нагоняли. Впереди была площадь, множество слоняющихся фигур в белом – спасение.

Что-то прохладно скользнуло по бедру, топот сзади был совсем близко. Штаны на этом бедре начали промокать, что мешало.

Я сделал дикий прыжок влево, использовал плетеный забор как подушку, от которой можно было оттолкнуться и прыгнуть в обратном направлении. Снова холодный ожог, уже где-то на лопатке. Там что-то начало колоть, мелко и несущественно.

И я буквально вывалился на плиты террасы «Кафе де Пари».

– Ну, браток, ты хорошо бегаешь, – сказал кто-то сверху. По-русски, естественно – тут, кроме русских, никого и не было.

– Салфеткой затягивай, – проговорил другой голос. – Двое за ноги, двое за руки. И к шлюпке. Это ж с какого корабля он такой – а, там разберутся.

Мир закачался, и надо мной почти мгновенно вырос белый и прекрасный борт госпитального «Орла». Он стоял почти у кромки набережной.

И конечно, произошло чудо – как иначе. Вот такое:

– С «Донского»? Быстро в пегевязочную. О, да ведь это…

Я вижу ее, я вижу ее снова – после нескольких… да ведь уже недель. Я вижу красные пятна на ее руках, она чем-то обожглась, сейчас эти штуки заживают. Я вижу, как ее золотые волосы выбиваются из-под монастырской косынки.

Ни в каком сне мне не приснилось бы, что замечательная Вера будет меня раздевать, тихо бурча что-то под нос. Чьи-то дополнительные руки стянули с меня еще и штаны.

– Доктог, кажется, не нужен. Длинные цагапины. Неглубокие. Я сама.

Дальше меня начали окутывать всякие острые и неприятные запахи, а потом дело дошло и до тупой иголки, которой меня проткнули несколько раз. Проткнули, завязали узелки, и дальше прекрасные прохладные руки начали накладывать две удивительно легкие, воздушные, не давящие повязки.

– Еще, – сказал я после окончания процедуры.

– Пегевязку вам потом сделает ваш Тгжемеский. А пока – полежать, попить водички. И на кгейсер, катег мы вам вызовем.

И я лежу, и рядом сидит Вера, ватку с нашатырным спиртом держит в руке, рассказывает мне, что на «Орле» работы стало много. Пошли тропические болезни. Лихорадка, дизентерия, туберкулез, фурункулы, помешательство (от жары?), тропическая сыпь типа водянистых волдырей (и в каждом слове буква «р», мог бы добавить я). С сыпью работают, и довольно успешно. А вот и резаные раны…

– С кем подгались, Алексей Югьевич?

– Гвался к погтовой пгоститутке, подгался с ее сутенегом, – мгновенно реагирую я и получаю ватку с нашатырем в нос.

– А вот чтобы меня не дгазнили, – поясняет она. – Зачем ходили? Кто-то вам сказал, что настоящий могяк без этого не может?

Я яростно кручу головой (она уже не кружится). И вдруг говорю:

– Вера, никаких проституток не было. Это сон и морок. Есть только ваши руки. И вот это лицо – то среди угольной пыли, то после этой дурацкой истории. Почему это так получается раз за разом – сначала я падаю, потом вижу эти ваши спасительные зеленые глаза надо мной?

– А это – чтобы вы написали стихи пго меня. Или пгозу. Остальное неважно.

Что ж, вот сейчас я делаю именно это.

Я должен быть там!

Конечно, первая и самая простая мысль состояла в том, что мой друг Илья отправил меня на смерть. Но мысль такая была не только проста, а и безумна. Не видно было ни единой причины к тому. Ну хорошо, эта падшая (нам на радость) Магдалена из Франции явно спасла меня от куда больших неприятностей – она что-то знала, она посматривала в окно. Была связана с грабителями и, возможно, убийцами – так это нормально, а вот при чем здесь лейтенант российского флота? Да и вообще, а на смерть ли отправил или на ограбление с глубокими порезами? А уж оно-то Илье зачем?