Книга Институт благородных убийц - Анна Зимова

Бабушки проявили неожиданную твердость, когда отстаивали свое право уйти домой, хоть Зинаида и чинила им препятствия. Я оценил их выносливость — они провели у нас два с лишним часа и все это время даже вымученно улыбались. Зинаида хватала одну за руки и уверяла, что надо задержаться: ее праздничный порыв, верно, еще не перегорел. Но те безапелляционно расшаркались и, заговаривая зубы Зинаиде любезностями — все было вкусно и просто шикарно, — бочком двинулись к двери. Одна выдвинула непререкаемый аргумент: обещала вечером посидеть с внуками.

Зинаида стала вдруг растерянной и стояла какое-то время в прихожей, тупо уставившись на себя в зеркало и шумно выпуская воздух из полуоткрытого рта. Потом дошла до тахты (мы проводили ее настороженными взглядами) и буквально рухнула на нее. Вскоре с тахты послышался плач. Мы не мешали ей — с этими слезами из нее выходила вся не выплеснутая энергия, все напряжение сегодняшнего дня. Мы мыли посуду под причитания Зинаиды. Постепенно из громких они стали еле слышными, монотонными, как будто она баюкала младенца, но все никак не прекращались. Наконец, Лера не выдержала и отправилась к ней со стаканом воды и каплями. Из комнаты донеслось сопение и хлюпанье — Зинаида пила шумно, с трудом сглатывая и продолжая всхлипывать. «Вода ледяная, — сказала она, судорожно втянув в себя воздух. — Уморить меня хотите?»

Глава 9

Я сварил кофе. Мама с Лерой были на работе. Утро в квартире наедине с самим собой — крайне редкое для меня событие, и я с удовольствием провел бы его как-нибудь приятно, но необходимо было заняться кое-чем насущным. Я достал карту Зинаиды, которая до сих пор была у меня, и, прихлебывая кофе из самой большой чашки в доме, стал перечитывать записи врачей. В первый раз я просмотрел их просто, чтобы успокоить маму. Сейчас решил проинспектировать более внимательно.

Зинаида Андреевна Костикова. 84 года, детей нет. Гипертония. Артрит. Психических заболеваний в роду нет. Шум в ушах, головокружения, расстройства сна. Появились двадцать лет назад. Я перевернул несколько страниц. Жалобы неврологу в последний визит: раздражительность, незначительные провалы в памяти, навязчивые тревожные состояния, иногда — панические атаки. Прописаны препараты…

На следующей неделе в понедельник у меня выходной, нужно будет свозить ее в поликлинику. Я перечитал заключения кардиолога, эндокринолога и терапевта. Следовало признать — на фоне повсеместной относительной стабильности, кажется, отмечается лишь небольшое ухудшение психического состояния. Ничего определенного. Умирать Зинаида Андреевна не торопится, это факт, лишь понемногу съезжает с катушек. Как всегда, вместе с мыслью об этом желудок как будто наполнился ледяной жижей. Даже кофе стал горчить. Я вылил остатки в раковину.

В выставочном комплексе стучали одновременно не менее ста молотков. Стоявший кругом шум отделил меня спасительной завесой от всего мира. Пахло пылью, лаком, мертвым деревом. Четыре последних дня я строил рекламные стенды для будущего фармакологического форума. Получалось по два стенда в день, Толик даже похвалил меня. Через два дня выставочный центр преобразится, станет нарядным и чистым. Тысячи людей будут прогуливаться между стендами с таблетками и массажерами и дивиться на медицинские новинки. Чтобы все успеть, приходилось работать по двенадцать — четырнадцать часов в день.

В царившей вокруг меня суете тревоги понемногу растворились, вернулось присутствие духа. Стуча молотком, круша старые постройки, я расслабился. Выдирая особенно цепкий гвоздь, проколол палец. Сколачивая заново рейки, так разошелся, что две даже перебил нечаянно молотком. Понемногу начинал угадываться скелет будущего киоска. Между несущими досками кривыми штрихами ложились тонкие боковые. Аккуратность здесь не главное, прежде всего — скорость. Слишком выпирающие концы можно отпилить. Проходиться рубанком не обязательно. Обтянуть потом баннерами, и не будет видно неприглядной изнанки. Вся эта ярмарочная красота держится на кособокой шаткой конструкции. Как и в жизни, — пришла мне в голову безыскусная, как моя работа, мысль, — не ковыряй глубоко, и не увидишь неприглядные внутренности, и это касается всего. Почти готово. Неудивительно, что Толик хвалит меня — работаю быстро, не сбежал, как некоторые, не запил. После того как я обещал ему все свое свободное время, он заявил, что «делает на меня ставку». Отныне я фаворит. Интересно, что подумали бы мои бывшие коллеги в белых халатах, если бы увидели сейчас, как я, одетый в невообразимо грязные штаны, получаю одобрение прораба за то, что хорошо и споро сколотил доски, а в кармане у меня лежит завернутый в салфетку бутерброд с сыром? Скажут, что я опустился совершенно?

Домой приплелся измочаленный, опять немного тянуло спину, но усталость была приятной. Полученные за работу деньги придавали уверенности в себе. С порога услышал громкие голоса мамы и Леры, никто не спал. Остро пахло ванилью, запах источали какие-то Лерины рулетики, над которыми она корпела целый вечер. Мать, возбужденная, раскрасневшаяся, попивала вино и была уже слегка подшофе.

— Сыночка, Лера говорит, сильно она лютовала?

— Сходила бы сама и посмотрела. Что теперь-то спрашивать?

Я сел и с наслаждением откинулся на спинку стула.

— Я вместо тебя на той неделе схожу, — живо предложила она. Мать не могла долго дуться и теперь, образумившись, спешила быть полезной.

— Лучше б ты на день рождения сходила.

— Не записывались мы к ней на дни рождения ходить. Пошла она.

— Это ты сейчас такая смелая. Зачем звонила тогда, поздравляла?

— Да очень надо. Больше не буду ничего ей делать, кроме того, что обязана. Все одно она не ценит. Пусть теперь знает. Так ей и скажу — пусть вас ваш Сашенька поздравляет. А я так — в рамках договора.

Мать распалялась. В конце концов она заявила:

— Вообще не поеду к ней, пока она не извинится! И вы с Лерой перестаньте к ней пока ездить. Нет, серьезно. Мы ей нужны еще больше, чем она нам.

Она ушла в комнату, поэтому трубку зазвонившего в прихожей телефона взял я, хотя вряд ли кто-нибудь стал звонить мне на домашний.

Я слушал не более минуты и, сказав «нет, конечно», «да» и «хорошо», повесил трубку.

— Кто это был? — спросила Лера.

— Завтра нужно будет выйти на выставку пораньше.

У психиатра было круглое лицо, испещренное воронками от старых угрей, непослушные прямые волосы, которые он то и дело убирал за уши, и женский писклявый голос. Говорил он тихо, вкрадчиво, глядя на угол своего заваленного бумагами стола, и имел несносную привычку то и дело прикрывать глаза веками. Но за рыхло-расслабленным фасадом таилась, судя по всему, недюжинная сила, потому что Зинаиду он скрутил в два счета и не давал ей и пикнуть без его на то соизволения. Вопросы задавал исподтишка, со стороны могло показаться, что он ведет со старухой праздную беседу, но стоило ей попытаться уйти от темы (а делала она это часто), как он, метнув на нее неожиданно цепкий взгляд, перебивал ее с еле слышным смешком и точно рассчитанным словом-уколом возвращал к предмету обсуждения. Я заметил, что он то и дело гасит глубинный зевок и с преувеличенным любопытством поглядывает на авторучку, что держит в руках, будто это какая-то диковина, — наш случай не представлял для него интереса. Мне стоило немалых трудов привести к нему Зинаиду, которой по правилам диспансеризации психиатр был обязателен. Она шипела, что не допустит над собой такого надругательства, она нам не сумасшедшая и не шизанутая, что я совершенно распоясался, и т. д. Я с трудом объяснил ей, что посещение данного врача — предписанная необходимость.