Книга Филе женщины в винном соусе - Анна Дубчак

— Скорее, вон за той «Волгой»!

Таксист, тучный пожилой мужичок в толстом свитере и грубых твидовых брюках, седой и ужасно похожий на Деда Мороза, довольно быстро обогнал «Волгу» и посигналил, как попросила его Наталия. «Волга» остановилась. Логинов открыл дверцу и выглянул.

— Ты почему не дождался меня? — расплачиваясь, с таксистом, спросила Наталия. Она быстро пересела в «Волгу» и заплакала. — Значит, так. Если это повторится еще раз, то чтобы я тебя больше не видела. Ты все понял? Я могу реально помочь тебе, а ты закрываешь глаза на очевидные вещи.

Между тем они летели на огромной скорости по пустынным улицам, и машину то и дело заносило на поворотах.

— Не реви. И так сыро. Что ты там еще увидела?

— «Жигули» стоят на Академической улице, дом шесть. Я даже могу назвать квартиру. Больше того — его имя…

Логинов резко затормозил. Повернул к ней искаженное злобой лицо:

— И ты все это время морочила мне голову какими-то видениями? А сама знала имя убийцы?

— Но ведь и ты знал. Тебе же Сара сказала. Почему ты не связался с прокуратурой и не дал задание найти Иванова? Ведь ты же сам палец о палец не ударил, а меня в чем-то обвиняешь… Знаешь что, ты прав, я больше не буду рисковать своей жизнью. У меня создается такое впечатление, что никто во всем городе не занимается раскрытием этих чудовищных убийств. Ты носишься по всей области, разве что без симфонического оркестра в твою честь, вместо того чтобы загружать информацией своих специалистов, которые должны искать человека, использующего это смертоносное шило или иглу… Ты ничего не сделал, чтобы отыскать виолончелиста, который из-за отвращения к себе или виолончели заставляет несчастных женщин выслушивать эти мерзкие звуки… Ты забыл, что надо прочесать все дачные поселки в районе железнодорожного переезда, где убийца мучает, а затем оставляет на дороге свои жертвы. Вы все тратите время попусту… — Она резко открыла дверцу, вышла из машины и пошла в противоположную сторону. По щекам ее текли слезы. Все внутри протестовало против такого хамского к ней отношения. «Волга» дала задний ход. Игорь приоткрыл дверцу и схватил ее за руку:

— Ладно, хватит хлюпать. Садись. Пойми, из аэропорта не вернулась моя сестра, а ты тут концерты устраиваешь. Садись, кому говорят!

Конечно, он был прав. Сейчас не время выяснять отношения и упражняться в красноречии.

Наталия села в машину, и они помчались на Академическую.

К этой женщине он не испытывал никакого сексуального чувства. И не потому, что она была некрасивой. Как раз наоборот. Виолетта Логинова обладала помимо замечательной, породистой внешности незаурядным умом, который сквозил в ее черных, полных блеска и огня глазах. Она довольно быстро сообразила, что ее повезли в противоположную сторону от ее дома.

— Куда вы меня везете? — сухо спросила она, чувствуя, как внутри от страха все похолодело. — Только не говорите, что там перерыто. Вы что, собираетесь меня ограбить? Или изнасиловать? Или сразу уж убить?

Он занервничал. Четкого плана в отношении своей пленницы у него еще не было. Главное для него заключалось в том, чтобы отыскать ее в аэропорту и добиться того, чтобы она села в его машину. Дальше он намеревался действовать по обстоятельствам. В других жертвах его возбуждал страх в их глазах, который придавал ему уверенности и благотворно действовал на потенцию. Вид обнаженного тела женщины, вынужденной подчиняться ему, мужчине, более сильному существу, вызывал все более сильное похотливое чувство.

Одновременно с физическим удовлетворением он получал еще более полное душевное. Он наказывал и унижал этих сытых и холеных самок, упивался их беззащитностью и сбитой спесью, хохотал в душе над их попытками как-то смягчить приговор, таящий в себе смерть, перед которой они были бессильны.

С Виолеттой все было по-другому. Морально первой напала она. И тогда он понял, что она будет сопротивляться до последнего. Что будет драться до тех пор, пока у нее не кончатся силы. Он продолжал ехать молча, не считая нужным отвечать ей. Машина летела на полной скорости, давая гарантию, что женщина не выпрыгнет на ходу, это слишком опасно. Единственное, что она сможет сделать, это попытаться помешать ему вести машину. Но для этого нужна физическая сила. И вдруг он услышал:

— Ты, урод, у меня родной брат — прокурор. Разве ты не чувствуешь, что для тебя уже запахло паленым? Быстро сворачивай на Шелковичную. Ты что, не можешь найти способ заработать деньги нормальным путем? Мозгов не хватает или руки вставлены не тем концом? Или у тебя нет женщины, которая смогла бы удовлетворить твое хилое и больное тело? Значит, сам виноват. Для тебя, что ли, мы с мужем зарабатываем деньги, чтобы ты сейчас ограбил меня? Или, быть может, я надела сегодня французское белье, чтобы ты своими мерзкими лапами стащил его с меня?

Она ударила его по рукам примерно так же, как он сам ударил в свое время Катю Бедрицкую. И тут с ним что-то произошло. Эта женщина надавила на самые больные его места. Работа, деньги, женщины… Он знал, что будет ее насиловать, что она сделала все, чтобы раздавить его как мужчину, уничтожить… Но она всколыхнула все его остальные чувства, которые теперь с новой силой замутили его и без того замутившееся сознание: ненависть, злобу, жестокость, отчаяние и бессилие одновременно. Ему оставалось доехать до дома всего один квартал. Ничего. Он потерпит. Он подождет, Вот она, Академическая улица. Он резко притормозил и, сразу же повернувшись к женщине, сильно, наотмашь ударил ее по лицу. Голова ее откинулась назад и стукнулась о стекло. Звук был глухой, потому что на женщине была шапка. Тогда мужчина сорвал шапку и еще раз стукнул ее головой о стекло. Женщина потеряла сознание.

Он быстро вышел из машины, открыл дверцу и взвалил бесчувственную пленницу к себе на спину. Отнес в квартиру, затем вернулся за виолончелью. Пока он нес инструмент по лестнице, приятное постукивание напомнило ему о том, что там, внутри, находится еще более музыкальный инструмент — заточенное шило, которое, вонзаясь в сердце жертвы, впечатляет куда больше, чем музыка. Даже Бетховена.

Включив в большой комнате свет, он взглянул на лежащее на диване бесчувственное тело, не спеша разделся, сел и стал ждать, когда женщина очнется.

Потом встал, снял с женщины дубленку и швырнул ее в прихожую. Сходил в машину за ее вещами. Затем вернулся, сел на стул, взял в руки виолончель и начал играть. Это уже был не Бетховен.

Это было собственное сочинение, свободное, непредсказуемое, оно не подчинялось ни одному из музыкальных канонов, в нем не было ни мелодии, ни гармонии, только масса невысказанных чувств. Мужчина с остервенением водил смычком по струнам и от производимых им звуков испытывал такое головокружение, как от выпитого вина. Он закрыл глаза и вспомнил музыкальную школу, которую ненавидел всеми фибрами своей души.

Он никогда не мог понять, почему необходимо искать мучительными методами подбора, левой рукой скользя по грифу, нужный звук, если есть инструмент более конкретный и простой — фортепиано. Там если уж ты взял ноту «до», так она и прозвучит как «до» и не надо напрягаться. Кроме того, виолончель не давала ни малейшей возможности физически расслабиться. Даже если он откидывался всем корпусом на спинку стула, то рука все равно вынуждена была придерживать инструмент. Но родители сами были виолончелистами и все давно решили за него. И только их преждевременная смерть освободила мальчика от этого ненавистного ему инструмента.