Книга Николай Хмурый. Восточная война - Михаил Ланцов

– Дернешься – начну, – холодно произнес Петр.

– Ты действительно рехнулся! – размазывая слезы по лицу, воскликнула эта красивая женщина. – Не хочу тебя больше видеть! Придурок! Уходи! Проваливай! Выметайся отсюда!

Петр от такой реакции несколько опешил. Не так он себе представлял поведение вражеского шпиона, пусть и женщины. В его воображении она должна была легко «расколоться» при первой угрозе и либо умолять о пощаде, либо напасть. А тут… она выглядела такой искренней… такой возмущенной… такой испуганной… Поэтому, чуть помедлив, он убрал пистолет в кобуру, не ставя, впрочем, на предохранитель и не защелкивая клапана. Раздраженно скрипнул зубами и молча пошел на выход.

Уже около двери нервное напряжение дало о себе знать, и он чуть покачнулся. Бум. Ударился в дверь перед его лицом небольшой дротик с пушистым оперением. Как раз на уровне шеи.

Мгновение. Резкий разворот. И выстрел. Выхваченный из кобуры пистолет оказался у него в руке так быстро, что он и сам не успел этого понять. Чисто на рефлексах.

Изабелла вскрикнула. И, уронив духовую трубку с еще одним дротиком, отшатнулась к стене, прижимая свежую рану на правой руке. Он попал. Попал! Никогда хорошо не стрелял навскидку, а тут попал! Дама немного постояла, прислонившись к стене, да и сползла на пол.

Петр подошел, оттолкнул ногой подальше трубку с дротиком. Потом, пройдя к окну, открыл его и сделал несколько выстрелов в воздух, привлекая внимание. Минута или две. И он увидел бегущий отряд уличного патруля полевой полиции.

– Сюда! Скорее! Четвертый этаж! – крикнул он им, помахав призывно рукой. После чего направился к двери, чтобы их встретить.

– Тварь… – прошипела Изабелла. – Ненавижу!

– И за что же, скажи на милость?

И она сказала. Отрывисто и зло поведав, как она презирает и ненавидит и его, и всех остальных русских, что так обошлись с ее родной Польшей. Что залили кровью восстание и развешивали юных девиц на столбах.

– Была повешена только одна, – возразил Петр, который понял, к какой истории апеллирует его бывшая любовница.

– Но она была такой юной!

– Она пыталась застрелить генерала!

– Она не перед твоим окном раскачивалась на ветру. Я видела все. И как ее схватили после выстрела. И что кричали. И как ее без суда вздернули на столбе. Закрываю глаза и вижу, как она дергается и извивается, задыхаясь. Как она расцарапывает себе горло в кровь, пытаясь освободиться от веревки. Руки-то ей не связали. Ее последнюю судорогу. И струйку мочи, что потекла у нее по ноге на брусчатку… а потом скрип веревки от того, что ее трупик качало легким ветерком… жуткий, выматывавший мне всю душу. Я чуть с ума не сошла! Ненавижу! Твари!

Петр промолчал. Ему нечего было возразить. Для той, совсем юной особы, каковой в год последнего польского восстания была Изабелла, не самое приятное зрелище, мягко говоря.

Застучали в дверь. Петр тяжело вздохнул и пошел открывать.

– Господа, – кивнул он нарисовавшимся за дверью сотрудникам полевой полиции. – Петр Ильич Кузьмин. Обер-мичман[40]. Нахожусь в увольнении. Заподозрил в подруге излишний интерес к службе. Поругались. Попытался уйти. Она напала, – произнес он и кивнул на стрелку, все еще торчащую в двери. – Применил оружие.

– Она жива? – сразу схватив суть, поинтересовался командир отряда.

– Должна. Я ранил ее в руку. Следуйте за мной, – произнес Петр и, после кивка командира полевой полиции, отправился обратно по коридору, ведя их к «поверженному противнику».

От двери ее не было видно. Поэтому ни Кузьмин, ни приглашенные им бойцы не могли видеть, как, превозмогая боль, Изабелла встала. Прошла в комнату. И подготовилась их встречать.

– Стоять! – рявкнула она, удерживая левой рукой пистолет Люгера. Причем раненной рукой, висящей плетью, она дрожащими пальцами держала еще один снаряженный магазин. – Руки вверх!

– Не дури! – воскликнул Петр.

– Мне терять нечего! Все равно – или петля, или расстрел. Ну! Руки вверх! Вот. Молодцы, мальчики. А теперь медленно проходим в ту комнату. Да-да. Правильно. Руки не опускаем.

Она подошла к дверному проему, ведущему в комнату, куда она их всех загнала. И замешкалась на несколько секунд. Правая рука была ранена и почти не функциональна. Закрыть ею дверь она бы не сумела. А перекладывать пистолет из левой в правую – опасно. Впрочем, задумываться, как оказалось, тоже опасно. Петр, стоящий ближе всего к ней, шагнул и взмахнул рукой, стараясь подбросить ее пистолет вверх. Прогремел выстрел. И пуля ожгла Кузьмину правое плечо. Но было уже поздно, потому что с левой он зарядил Изабелле прямо в подбородок, роняя на пол…

В помещение комендатуры вошел полковник Имперской безопасности, находясь в прекрасном настроении. Новость о взятии шпионки его сильно порадовала. Как и довольно быстрое «пробитие» ее и выяснение личности. Сделали большое фото. Отправили аппаратом Корна фототелеграмму в столицу. Суток не прошло, как им пантелеграфом передали досье на нее. Изабелла Юрьевна была хорошо известна Имперской безопасности как активистка, сторонник независимости Польши, причем сразу в границах Речи Посполитой, и ярый русофоб. И вот – результат.

Севастьянов окинул взглядом помещение. Отметил дежурного. Телефониста. Четверых бойцов охраны. Искомую дамочку в изрядно потрепанном виде, находящуюся за решеткой «обезьянника». Да морского обер-офицера, что сидел на стульчике рядом и, кажется, минуту назад беседовал с ней.

– Пострадавший? – кивнув на обер-офицера, спросил Севастьянов у дежурного.

– Так точно. Петр Кузьмин. Обер-мичман. Извольте, – произнес тот и передал папку полковнику. Его дело.

– Господин полковник, разрешите обратиться? – подал голос вставший со стула Кузьмин.

– Обращайтесь.

– Я понимаю, Изабелла – враг. Как и то, что ее казнят по закону военного времени как шпиона. Но она была мне очень близка. Поэтому я прошу у вас разрешения проститься с ней перед казнью и забрать тело для погребения. И, если это, конечно, возможно, расстрелять ее, а не вешать.

– Хорошо, – кивнул Севастьянов после долгой… очень долгой паузы, в ходе которой он рассматривал этого парня, обдумывая что-то свое. А потом, повернувшись к дежурному, продолжил: – Эту в кабинет. На допрос. А господина обер-мичмана попросите задержаться. Возможно, потребуются его показания или пояснения.