Книга Акушер-Ха! Вторая (и последняя) - Татьяна Соломатина

– Доктор, у меня рези и боли. Жгучие рези и пекучие боли! А-а-а!!! Видите? Это я ещё просто с вами говорю. Мне надо что-нибудь из омпнопонового ряда. Только в стационаре? Да и то не всем? Чёрт, раньше хоть кодеин от кашля в аптеках продавали.

– Я отсюда не уйду, пока вы мне не выпишете обменную карту! Ну и что, что я её тётя? Почему это вы не можете мне, её родной тёте, выписать обменную карту на её имя? Потому что она ни разу не была на приёме? Ну, поймите, она же беременная, ей вредно сюда к вам ходить! Очереди, нервы, инфекция кругом. Мне выписывайте, не сомневайтесь, я ей передам! Ей скоро рожать, а без обменной её к бомжам положат. Я не понимаю, почему вы не можете выписать обменную?! Где кабинет заведующей?!!

– Я отказываюсь от госпитализации! Мне плевать на кровянистые выделения, у моей матери такие же были перед родами! Даже больше! Да-да, целый стакан крови вытек, даже таз! корыто крови! – и она меня нормально родила. Что вам там приглушено? Уши чистить надо, и сразу лучше будете слышать! Не надо мне «Скорую», я пишу отказ! Не буду я туда катиться и там отказ писать! Вас посадят – ваши и проблемы! Идите к чёрту! Где заведующая?!! Вот эта бабера заведующая? Тоже пусть идёт ко всем чертям собачьим!

…

Через неделю я вернулась в родильный дом. Всё-таки какие они милые, эти женщины, когда в стационаре. Беременные, роженицы, родильницы, пупсики, котики, ласточки… Здравствуй, солнышко! Здравствуй, Люсечка Иванова! Дай я тебя поцелую, как же я тебя давно не видела! Ну, как там наше многоводие?.. Что? Сегодня день рождения у свекрови?! Ты три недели лежишь тут, чтобы сегодня пойти на день рождения свекрови? В сроке сорок-сорок одна неделя с многоводием?! Не пойти? Поехать? За город? За город Тверь? В заносы, морозы и гололёд?.. Где заведующий?!!

Русская сухожаровая печь

Давным-давно некоторые из вас уже прочитали в первой «Акушер-ХА!» историю про хозяйственное мыло и отчаянное враньё. Но не только от мыльного вранья случился культурный шок у дружественного нам штатно-американского народа.

Американцы, кто не в курсе, не только любопытны, как дети, но и также дотошны. Несчастные два бойскаута – доктор и доктор – от звёздно-полосатого благополучия совали нос во всё. Нет, чтобы просто наслаждаться матрёхами – деревянными и живыми, и театром с конями. Так нет же ж, они добросовестно ходили на работу.

– Танья, а что это вы всё пишете и пишете? – вопрошали заокеанские коллеги.

– Историю пишу.

– О, вау! Хистори?! Ю а фэймоз рашн врайтер? – восторгались они.

– Нет, я пока только копи-врайтер. Подрабатываю там, ин рекламное эйдженси, фэймоз врайтер я стану потом, когда уже совсем головной мозг накроет. Так что пока я не Карамзин и не Костомаров, а пишу я всего лишь про коммон, так сказать, кондишн Елены Ивановны Петровой. Вот такая история.

– И что же вы, Танья, пишете там про коммон кондишн Елены Ивановны Петровой? – не отставали империалистические гады.

– Пишу, что коммон кондишн её удовлетворительное, жалоб по делу не предъявляет, только на правительство, меня лично и санитарку Козлову Машу. Физиологические её, Петровой, пардон, отправления в норме. Равно как частота сердечных сокращений, как её самой, так и плода ейного внутриутробного. Отёков не имеется. Видимых. Только головного мозга. Причём моего.

– А почему вы, Танья, это всё пишете, а не нурс какая-нибудь?

– Да потому что жизнь у нас эгейгейская, это вам любая мало-мальски грамотная нурс даже без диплома подтвердит, – бурчала я себе под нос. И звала-таки какую-нибудь нурс, чтобы она уже увела их пить кофе и кормить своими собственными бутербродами, уверяя американцев в том, что снедь корпоративная и мы так каждый день тоже балуемся жрачкой с утра до ночи, прямо как в Массачусетс дженерал хоспитал.

– Танья! – не отставали американцы. – А ват из ит, – доставали они листочки и медленно зачитывали вслух: – «Наборы к грьобанной мамье закончилися вдрук сейчас жопу привьезут ставь сухожарьить!»?

– Это, – честно отвечала я им, – ответственный дежурный хотел сказать, мол, последний скальпель в чужой крови, вдруг ургентность поступит, что будем делать, если ЦСО до утра не принимает, а даже если примет, то что толку, если они вернутся лишь на рассвете? И рекомендует персоналу прибегнуть к старому славянскому способу стерилизации – русской сухожаровой печи.

– Е?! – моргали американцы. – А разве вы не есть право отказаться от выполнения ургент сурджери, если у вас нет инструментов для деливери?

– Есть то право, мы не отказываемся. Да что толку, есть право или не есть право, если нас всё равно потом – ин фьючерс – есть при любом раскладе? – философически-риторически замечала я в коридорные дали, стыдливо отводя от собеседников глаза.

– Есть право! – записывали дотошные американцы. – Но их есть за их право есть.

– Танья! А почему вы принять этот асоциал элемент без айдентити, страховка и трусы? Тот, который крыть вас вашим русским йобом, хотя больше ничьего по-русски не крыть? Вы что, хоспитал красного креста или хоспис для анлегал эммигрантов? Вы же муниципал клиник, и вы иметь право отказать, если уж не совсем… – подглядывали они в листочек, – жьопа.

– Право-то мы иметь. Да что толку, иметь право или не иметь право, если нас потом всё равно иметь при любом раскладе? – не была я соу ориджинал.

– Они иметь! – хроникализировали америкосы. – Но их иметь за их иметь.

– Танья, а что вам есть давать контракт? – не унимались иностранные друзья. – Может, резёрв урдженси набор, – американцы заглядывали в листочек и гордо добавляли, – к грьобанной мамье?!

– Мне он есть не давать, – вздыхала я. – И, увы, контрактнице он не давать вот этот самый резёрв набор. А так-то он давать. Нам его сказали отчислять в фонд не то «Искусственная почка», не то «Резиновая сиська». Но почку закрыли, а сиська и сама не бедная, так что моя не понимать. И начмед не понимать. Мы все не понимать.

– Они все не понимать! – писали в свои бумажные ноуты милые американские дядьки.

То, что им сказал анестезиолог после того, как они засунули нос в его чемодан, они не смогли записать. Очень сложная непереводимая конструкция.

– А он вот так всю ночь качать? – спрашивали они, тыкая дрожащими пальцами в неонатолога, имея в виду вовсе не превращение неонатолога в заботливую укачивающую младенчика мамушку. Видимо, они впервые видели, как в две руки дышат мешком Амбу.

– Танья, а где аппараты ИВЛ? – удивлённо вращали они глазищами.

– Где-где… В гнезде! – задорно выкрикивал младенческий доктор. – А я – культурист! – приветливо махал он им головой, потому как руки заняты.

– А на него потом ещё и нажалятся, что он новорождённых к груди не прикладывает, – комментировала я.

– Е? Он должен прикладывать их груди?

– Да. И естественно вскармливать.