Книга Чуроборский оборотень - Елизавета Дворецкая

Елова была высока ростом, сухощава и не очень еще стара на вид. Лицо ее вовсе не имело возраста и хранило выражение властности и тайного презрения ко всем вокруг. Все зубы у нее были целы, а непокрытая коса поседела до последнего волоска. На груди ее, на темной рубахе из толстой шерсти, щелкали и терлись друг о друга несколько кабаньих клыков. По тем взглядам, которые бросали на нее родовичи, по их поспешным поклонам при ее приближении и облегченным вздохам ей вслед, Светел понял, что Вешничи боятся свою ведунью. Что там говорил о ней старейшина Ручейников? «Злая у них баба, а сила в ней могучая!» Однажды поглядев на Елову, Светел поверил и первому, и второму.

Чуроборца усадили в почетный угол, рядом с самим Берестенем. Елова устроилась возле идола Матери Макоши. Вешничи посматривали на боярина с опасливым любопытством. О неудаче с бобровыми шкурками все знали, и все понимали, что недоимки надо как-то возмещать.

Но того, чего потребовал боярин, не мог предположить никто. Если бы он потребовал трех девок себе в жены, Вешничи удивились бы меньше (они считались самым красивым родом во всей округе). Но Оборотневу Смерть! Когда Берестень рассказал, чего хочет боярин и что предлагает, все на миг онемели, а потом загомонили разом, как беспорточные мальчишки на речном песке. Отдать священную рогатину! Никогда! Чуры не простят! Род пропадет!

Светел спокойно слушал, пока родовичи накричатся. Украсть или отнять рогатину силой нельзя – тогда ее чудесная сила исчезнет. Но вот данью или иными повинностями прижать Вешничей очень даже можно. Ведь сейчас они у него в долгу, а не он у них.

– Скажите мне, внуки Вешника, разве князь Неизмир когда-нибудь нарушал свои обещания? – заговорил Светел, когда первое волнение схлынуло и шум поутих. Его голос был негромок, но так тверд и властен, что Вешничи совсем притихли. Неизмир был прав – из Светела вышел бы отличный князь. – Разве бывало так, чтобы князь Неизмир позволил дикой пущени разорять ваши земли? Разве он несправедливо судил ваши тяжбы с другими родами? Разве он потребовал когда-нибудь хоть горсть зерна, хоть беличью шкурку свыше уговоренного?

Вешничи молчали в ответ. Им было не в чем упрекнуть князя, и они почувствовали себя пристыженными. А Светел продолжал:

– Князь Неизмир всегда был другом вам, внуки Вешника. И если будет меж нами раздор, то не по вине князя. Где ваша дань? Я говорю о полной дани. Где бобровые шкурки? Я слышал от вашего старейшины, что бобры ушли. Разве князь виноват, что вы разгневали Велеса, Лесного Деда, водяного Темнички? С кого ему теперь спросить свои убытки? Другой князь приказал бы дружине перерыть ваши дома и забрать вместо бобров хлеб или несколько ваших дочерей.

Мужики беспокойно зашевелились. Терять дочерей никому не хотелось, да и хлеба до весны в обрез, дотянуть бы не до новой жатвы, а хотя бы до белокрыльника*.

– Но князь Неизмир добр к своим людям, – чуть мягче продолжал Светел, видя, что победа его близка. – Князь согласен простить вам долг и даже освободить вас от дани на десять лет. Он будет вам другом, если вы будете друзьями ему. Он просит на время дать ему ваше священное оружие. Еще до весны Оборотнева Смерть вернется к вам, а сборщики дани заедут сюда только на одиннадцатую зиму после этой. Подумайте об этом. Вам нужно кормить ваших детей.

С этими словами Светел поднялся, легким неспешным шагом пересек при общем молчании беседу и вышел. Теперь Вешничам нужно покричать и поспорить без него. И Светел знал, с каким ответом к нему вскоре придет Берестень.

Обсуждение и правда вышло горячим и бурным. Женщинам и детям было любопытно, о чем мужчины так долго спорят. Вострец сунулся подслушать в сени и вскоре вылетел оттуда с вытаращенными глазами. Они хотят отдать в Чуробор Оборотневу Смерть!

Через мгновение потрясающую новость обсуждало все займище, от шепелявых девчонок до беззубых старух. Кое-кто из женщин начал подвывать и причитать, как над покойником. Остаться без священного оберега было страшнее, чем без тына вокруг домов.

– Не слушайте его! – воскликнула Елова, едва Светел исчез в сенях. – Нет таких благ, на которые можно благословение предков выменять! Оно как совесть – продать-то продашь и за полбелки, а назад не купишь за сорок соболей! Оборотнева Смерть нашему роду эту землю дала, а без нее и землю потеряем, и сами пропадем! Чуры нам такого паскудства не простят! Они отвернутся от нас!

– Да ведь не совсем, до поры! – уговаривал ведунью и других Берестень. – До весны вернется! Не придет же до весны новый упырь! Зато без дани десять лет! Да мы за десять лет как разбогатеем! Вы подумайте только вашими головами!

– При Матери постыдись хоть такое говорить! – Елова гневно потрясала своей блестящей клюкой, указывая на идол Макоши. – Стыд нам всем! Вешнику в Верхнем Небе* тошно смотреть на нас! Гнев богов нас ждет!

С воздетой клюкой, с растрепавшейся седой косой и страшно горящими глазами, ведунья была похожа на саму Деву Обиду, живое воплощение гнева богов. Многих смущали и тревожили ее слова, многие признавали ее правоту, но уговоры Берестеня тоже были убедительны. Бобров не вернешь, а дани десять лет не платить. Надо соглашаться, пока добром просят. У боярина дружина – не уговорит, так отберет, вовсе ни с чем останемся.

Наконец Елова в гневной досаде стукнула клюкой об пол и быстро вышла. Все притихли, понимая, что она разгневалась не на шутку, но без нее сразу стало легче дышать. Без Еловы Берестень быстро уговорил родовичей и вскоре уже стоял перед Светелом с тем самым ответом, которого тот и ждал.

Должно быть, во всем роду Вешничей был только один человек, которого мало занимала судьба священной рогатины. Это был Брезь. Для него хмурый и промозглый день предзимья дышал теплом и свежестью месяца кресеня*. Вчера он попросил у Горлинки ее невестино обручье и она дала, не размышляя, и улыбнулась, и сама надела браслет из чеканного серебра ему на запястье. И всякий, кто увидит Брезя с этим браслетом, будет знать – он сговорился с невестой. Всю дорогу домой от Моховиков Брезь жалел, что никто ему не встретился и не увидел обручья, знака его счастливой любви, – ему со всем миром хотелось поделиться своим счастьем. С этим браслетом он теперь мог идти с родичами сватать девушку и знать, что не встретит отказа. Кое-где и сейчас еще умыкали невест, но над Белезенью в последние два-три поколения сватались добром, а от прежнего обычая осталось обыкновение вместо девушки приносить домой ее обручье. Особенно зимой – а в теплый месяц кресень можно и побегать.

Целый день Брезь любовался обручьем, и ему казалось, словно сама Горлинка уже здесь, с ним. Он перебирал в памяти все встречи с Горлинкой, начиная с самой первой, в Ярилин день, блаженно мечтал о близкой свадьбе, уже видел Горлинку хозяйкой возле печи в своей родной избе, видел даже с ребенком на руках… Оставалось только одно дело – а потом можно идти к Берестеню просить о сватовстве.

В мечты и счастливые мысли Брезя лишь изредка врывались обрывки возбужденных разговоров родни. Ему были безразличны сейчас все рогатины на свете, включая и Оборотневу Смерть. Услышал он только одно: «Елова ушла». У него было дело как раз к Елове, и Брезь хотел тут же идти за ней следом.