Книга Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу

Вот так случилось с богами, разве нет? Мы используем миф или суеверие, чтобы объяснить то, что иначе необъяснимо. По наброскам мы самим себе рассказываем сказку.

Как в данный момент делаю я, я знаю.

Тут у меня только мои часы, идущие вспять в тот один важный миг… мои часы, которые не были неисправны, д-р Робертсон. Порою рациональное всего лишь отговорка. Случись у моих электронных часов и в самом деле замыкание, оно не привело бы в результате к видимости попятного течения времени: я сверился с инструкцией по использованию, потом сложил ее и сунул под часы, коль скоро кому-то еще приспичит узнать.

Часы мои работают прекрасно. Сомнения вызывают как раз часы вселенной.

Где-то там есть существа, каких мы и представить себе не в силах.

Это наполняет мою грудь ощущением чуда, какого я не знал с самого… собирался сказать с детства, но, если быть честным, то это еще и ощущение, как и когда Лаура приняла мое предложение выйти за меня, в том ресторане.

Если наше будущее не заладилось, это вовсе не значит, что неладным было и наше прошлое.

И, во всяком случае, как мне представляется, не измени мне Лаура, так мне никогда бы не пришлось забираться на поправку в эту хижину. Мое же пребывание здесь оказалось необходимым для того, чтоб данный живой организм оставался в движении.

По моей рабочей теории Вспятов, этому вспятничеству нужен какой-нибудь якорь, чтобы тащиться назад во времени. Конкретно говоря, ему необходимы две вещи в один, но не тот же самый момент. Во-первых, ему необходим кто-то, кто в действительности видел его попытки обрести колебательное существование на данной шкале времени. Кто-то, кто засекал бы его периферийным зрением, а после не отпускал бы его, как мы поступаем со многим, что нам не подходит. Речь я веду о том, что тот кусочек себя, которым Вспяты стреляют обратно во время, он не просто так объявился здесь, в Вечной Форелии. Более чем вероятно, что он попал в поле зрения четверти населения мира: я исхожу из того, что половина спали, а половине другой половины уж так не повезло, что – проморгали.

Вот это прежде всего: я действительно вижу это. Как видели и немалая часть той четверти скопища человечества, у кого глаза были открыты.

Впрочем, последующее – это то, что должно резко сокращать возможности Вспятов на успех. Чтоб ему, так сказать, зацепиться за место посадки, мне требуется не только увидеть тот их кусочек себя, но и вместо того, чтобы выкинуть его из головы, непременно деятельно приобщить его к данной реальности. Тут я речь веду о Гейзенберге[10]. О его принципе, по которому наблюдение, как ни странно, воздействует на наблюдаемый объект.

Я наблюдал. И это меняло все.

Когда я сразу же, по своего рода сонной халатности, подумал: «Роджер» – при виде пятнисто-бледного аморфного растения-животного, это позволило тому аморфному растению-животному как раз преуспеть в том, чтобы задержаться в этом мгновении. То, что я осведомлен о нем, дало ему шанс сохраниться. Я признаю это в данный момент.

И я не могу рассказать об этом Тэду или Аманде, хотя они, думаю, оба слушали бы внимательно столько времени, сколько мне понадобилось бы для объяснений. И даже, наверное, заметив прорехи в моем мышлении, подкрепили бы теорию.

Все это говорится вот для чего: в последние три-четыре минуты примерно на полпути снаружи входной двери слышится какое-то слабое царапанье. А в щели между низом двери и порогом слышится какое-то сопение.

Не могу припомнить, когда я в последний раз ел.

Хотя между моей спальней и местом, где я сейчас стою на кухне, стена, не могу не заподозрить, что светящиеся голубые косточки моих электронных часов дрожат на отведенных им местах, сознавая, что им полагается следовать своей программе и двигаться вперед, но в то же время их тянет обратно в пропасть, открывшуюся позади них.

Если я открою дверь, впуская Роджера, приглашая его войти, тогда это – последний шаг, по-моему. Этот Вспят полностью втянет самого себя в данный момент.

И тогда его необходимо будет кормить.

Когда звонит телефон, я вздрагиваю до того сильно, что врезаюсь в ту стену и сшибаю целую вешалку с четырьмя крючьями под пальто. Вешалка пуста, так что она просто падает, выдавая мое присутствие здесь.

Ныряю к телефону. Просто заткнуть его.

Поначалу думаю, что это Лаура, и сердце мое, предатель эдакий, вздымается мне к горлу.

Это д-р Робертсон. Ее голос, во всяком случае.

– У вас есть какие-то вопросы, – произносит она, как мне теперь слышится, с какой-то нечеловеческой монотонностью. – Это естественно.

Царапанье у двери теперь прекратилось. Я задерживаю дыхание.

– По какой-то причине вы никогда прежде не рассказывали мне о связи вашей матери с ее работодателем, – говорит она.

– Доком Брандом? – спрашиваю.

И вспыхнул, залившись краской.

– Это потому, что вы считаете, будто она предшествовала тому, что случилось в вашем собственном браке? Дало бы это обману Лауры необходимую опору, чтобы быть реальным и фактическим – тем, с чем вам, возможно, пришлось бы столкнуться?

– Я знаю, что она существовала, – сумел выдавить из себя я.

– Но приняли ли вы ее? – спрашивает д-р Робертсон так, что мне кажется, будто я слышу, как щурятся ее глаза. – Принятие поместит ее в некий ландшафт, позволит вам начать проходить мимо, оставить это позади себя.

Это действительно она?

Если да… если это некий аспект Вспятов, взывающих ко мне из своего безвоздушного пространства, из своей невещественности, тогда зачем им возиться со мной вот так, под обличием лечения? Или они играются со своей едой? Но если это и впрямь д-р Робертсон, тогда почему же она нарушает протокол именно сейчас и никогда не позволяла себе этого раньше?

В любом случае тот фирменный знак беспристрастной проницательности, он достоверен, как всегда.

Возможно, именно это и идет в зачет, в конечном счете. Помощь есть помощь, разве нет?

– Это не оправдывает Лауру, – говорю я в телефон.

По продолжительному молчанию понимаю, что д-р Робертсон сочла это приемлемым. Это рост. Это здраво.

«Д-ру Робертсон» же (еще и потому, что я испуган) говорю, касаясь губами телефона, шепчу, будто секрет выбалтываю: «Я не хочу умирать».

На сей раз ее молчание говорит мне, что она отвернулась от телефона. Что я ее разочаровываю. Что она обеспокоена.

Я отодвинул штору взглянуть, не подскажет ли мне ее белый халат, где она среди деревьев.

Там одни деревья.