Книга Беседы и размышления - Серен Кьеркегор

Итак, мы видим, что произошло с обремененной заботами лилией – с лилией, которая озаботилась тем, чтобы стать одной из дивных лилий или даже «царским венцом». Лилия – это человек. Скверная птичка – это беспокойный помысел сравнения, который бродит вкруг да около, ветреный и капризный, собирая разлагающее знание о различиях; и так же, как птичка не ставила себя на место лилии, так и человек, занятый сравнением, не ставит себя на место другого или другого на свое место. Птичка – это поэт-соблазнитель или поэтическое в человеке, которое вводит его в соблазн. Поэтическое так же, как речь этой птички, сочетает в себе правду и неправду, вымысел и истину; ведь различия действительно существуют, и многое можно о них сказать, – но в поэтическом изображении эти различия живописуются со страстью как предмет для отчаяния или ликования, как нечто главное, и это всегда неправда. Одержимый сравнением в конце концов доходит до того, что он, поглощенный различиями, забывает, что он человек, и в отчаянии полагает себя столь отличным от прочих людей, что сомневается, можно ли его считать человеком, – так же, как птичка полагала лилию столь невзрачной, что сомневалась в ее праве называться лилией. При этом в защиту его порожденных сравнением забот выступает кажущийся разумным помысел о том, что, дескать, он не выдвигает неразумных притязаний, – например, стать птицей, – но всего лишь хочет стать таким, каким он не является, – пусть даже то, чего он ищет, кажется другим обремененным заботами сущим пустяком. И вот, когда сравнение, летая подобно птичке туда-сюда, растравит душу обремененного заботами и оторвет его от земли, то есть от желания быть тем, кто он именно есть, то на мгновение кажется, будто теперь сравнение пришло забрать его с собой и унести к желанной цели; и оно действительно приходит и забирает его – но забирает так, как смерть забирает человека: обремененный заботами гибнет тогда в полете уныния.

Если ты, человек, не без улыбки думаешь о желании лилии стать «царским венцом» и о том, что лилия умерла по пути, то подумай, не достойно ли это, напротив, слез, – ведь разве человек не мучает себя столь же неразумными заботами; столь же неразумными, – но нет, как я посмею так это оставить, как посмею столь всерьез обвинять данных Богом учителей: полевые лилии. Нет, у лилий нету таких забот, и именно поэтому нам следует учиться у них. И если человек, подобно лилии, довольствуется тем, чтобы быть человеком, то он не заражается временными заботами; и если он не заражается ими, то он неизменно пребывает на том месте, которое ему предназначено; и если он пребывает там, то воистину он в своем бытии человеком великолепнее всей славы Соломона.

Итак, чему учится обремененный заботами у лилий? Он учится довольствоваться тем, чтобы быть человеком и не заботиться о различии между человеком и человеком; он учится так же кратко, так же торжественно, так же возвышенно говорить о бытии человеком, как говорит Евангелие о лилиях. И ведь в торжественных случаях людям свойственно так говорить. Подумаем о Соломоне. Когда он облачен в царскую порфиру, когда он величественно восседает на троне во всей своей славе, тогда, конечно, можно – и это тоже будет возвышенно – сказать о нем: Их Величество; но если нужно на вечном языке серьезности сказать самое торжественное, тогда мы скажем: человек! И то же самое говорим мы самому простому, когда он лежит, подобно Лазарю, почти неузнаваемый в нищете и болезни, – мы говорим: человек! И в решающее для жизни человека мгновение выбора из различных путей говорим мы ему: человек! И в решающее мгновение смерти, когда все различия упраздняются, мы говорим: человек! И при этом мы говорим не что-то незначительное, а, напротив, самое высокое, ведь бытие человеком по своему значению не ниже различий между людьми, но возвышается над ними; и это по сути равное великолепие людей так же не является печальным равенством смерти, как не является им и сущностное равенство всех лилий – равенство в красоте.

В основе всякой мирской заботы лежит нежелание человека довольствоваться тем, чтобы быть человеком: озаботившись сравнением, человек связывает свое желание с чем-то таким, в чем люди могут различаться. Напротив, о земной и временной заботе нельзя напрямую и безоговорочно сказать, что она порождена сравнением: ведь когда человек действительно нуждается в пище и одежде, нужду в них он обнаруживает не посредством сравнения; живя одиноко среди полевых лилий, он точно так же обнаружил бы эту нужду. Забота о пропитании или, – как чаще говорят, используя печальное множественное число, – заботы о пропитании не порождаются напрямую сравнением. Здесь имеет место нечто другое, однако разве сравнение не действует бесчисленными способами и здесь, внося двусмысленность в понимание заботы о пропитании, однако разве… но нет, ведь обремененный заботами так не хочет, – желая как раз избежать сравнения, – чтобы другой человек беседовал с ним об этом; а потому лучше скажем так: не у птиц ли нам надлежит научиться многому, имеющему отношение к этой заботе.

Теперь мы хотим рассмотреть, как тот, кто обременен заботой о пропитании, внимательно наблюдая за небесными птицами, учится довольствоваться тем, чтобы быть человеком.

Посмотрите на птиц небесных. Посмотри на них, то есть удели им пристальное внимание; так рыбак приходит поутру посмотреть закинутые с вечера снасти; так врач приходит и смотрит больного; так ребенок стоит и смотрит, как взрослый делает то, чего ребенок никогда раньше не видел. Так, не рассеиваясь умом и не блуждая мыслью, но собранно и вдумчиво, и желательно с удивлением нужно смотреть на птиц. Если кто-нибудь скажет: «Ведь птицу видишь так часто, чего же в ней необычного», – то он не понимает Евангельского приглашения посмотреть на птиц небесных. – На птиц небесных, или, как сказано в другом месте[39], «на птиц под небесами». Конечно, случается видеть птиц и у самой земли, и на земле, но для того, чтобы наблюдать за ними поистине с пользой, нужно смотреть на них, когда они летают под небесами, или по крайней мере в воображении постоянно помнить о том, что их место – под небесами. Если кто-то, постоянно видя птицу на земле, забудет о том, что это небесная птица, то этим он помешает себе понять слово Евангелия о птицах небесных. – Они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы. Да и как можно было бы заниматься всем этим там, где место птицам – под небесами, где птицы живут без временно́й предусмотрительности, не ведая времени, в мгновении. Живущего на земле предусмотрительного человека время учит пользоваться временем, и когда в прошедшее время он наполнил житницу и в настоящем обеспечен необходимым, он заботится уже о том, чтобы снова посеять зерно ради будущего урожая: ради того, чтобы в будущем времени снова наполнить житницу. Поэтому для того, чтобы обозначить предусмотрительный труд, употреблены три слова, а не сказано коротко, как о лилиях: они не трудятся; эти три слова указывают на временные условия, лежащие в основе предусмотрительности. – И Отец ваш Небесный питает их. Отец Небесный, да, это Он питает их, и это так ясно, когда смотришь на птиц – под небесами; ведь там, где утром и вечером выходит крестьянин и, созывая птиц, дает им пищу, там легко можно обмануться и поверить, будто это крестьянин питает птиц. Но там, где нет никакого крестьянина – в поле; там, где нет никаких житниц – под небесами; там, где беззаботные птицы не сеют, не жнут, не собирают в житницы – и не заботятся о пропитании, но легко парят над лесом и морем, – там ясно, что именно Отец Небесный питает их. «Он питает их»; ведь разве должны мы сказать те дурные слова, которые не раз говорил, наверное, какой-нибудь дурной крестьянин: «Птицы воруют», – так что выходит, будто птиц на самом деле кормит крестьянин, раз воруют они у него. Если чья-то мысль так глубоко погрязла в болезненной нищете, что он в досаде всерьез так думает, как сможет он научиться высокому у птиц небесных и какую пользу получит он, если станет смотреть на птиц небесных! И все же он получит пользу, если он всего лишь захочет посмотреть на них, то есть уделить им пристальное внимание, вновь научиться этому, забывая жалкую рассудочность, которая бесчеловечно сделала его душу мелочной. Нет, птиц питает Отец Небесный, и это при том, что они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, – то есть Отец Небесный питает и те Свои творения, которые сеют, жнут и собирают в житницы, так что тот, кто сам себя обеспечивает необходимым, должен у птиц небесных учиться понимать, что питает его все же Отец Небесный. А тот, у кого нет ничего, совсем ничего на земле; тот, кто таким образом тоже живет «под небесами»; тот, кто с печалью чувствует свое близкое – радостное – родство с небесными птицами, – он узнает на деле, что Отец Небесный питает его.