Книга Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - Леонид Терушкин

Когда прибыла группа русских солдат, некоторые узники были уже убеждены, что разделят участь тех, кто находился в Белжеце. Они знали, что Германия проиграла под Сталинградом, и хотели увидеть освобождение и то, как гонят немцев. Многие видели поезда, забитые ранеными немецкими солдатами, отравлявшимися назад в Германию, потому что эти поезда проходили через города, где располагались гетто. Узники были убеждены, что Красная Армия выиграет войну, хотя понимали, что это займет какое-то время. К несчастью для гетто, потребовался еще год до полного освобождения. Немецкие солдаты боялись, что, поскольку немецкая армия не соблюдала Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными, их могут ожидать суровые последствия, если они проиграют. Они боялись русских, которые, как им говорили многие годы, были дикарями, а не людьми. У немцев была причина бояться, поскольку обе стороны мстили жестокостью и смертью за жестокость и смерть.

Партизаны и сопротивление в Польше и Белоруссии

К 1943 г. Белоруссия и Восточная Польша стали главными полями напряжённых сражений между партизанами и оккупантами, того, что мы теперь называем партизанской войной. Партизаны выслеживали немцев в густых лесах. Немцы боялись туда заходить и отыгрывались на деревнях и устраивали акты массового уничтожения. Устроить бойню стало обычным делом, и враждебность к немцам росла. Немцы больше не выходили ночью за пределы охраняемых территорий. То же самое происходило в округе польского города Люблин и в густых лесах Восточной Польши[124]. Окрестности Влодавы, неподалеку от Собибора, известны тем, что подпольщики помогали советским военнопленным. Это был маленький городок рядом с Бугом, пограничной рекой.

Но почему, спрашивали себя узники, эти люди не приходили им на помощь? Правдивы ли слухи о силе партизанской армии? Печерский писал в воспоминаниях, что в ответ на вопрос женщин о правдивости слухов о партизанах, заявил: «Немцы, например, из Минска меньше чем на десяти машинах и не выезжают, вооружившись пулемётами и гранатами»[125].

Многие гетто поддерживали связь с партизанским движением. Самая известная история восстания против убийц это, конечно, Варшавское гетто. Однако что касается связи с партизанами, Минск значимее, и этот город вошёл в историю, как место, где с помощью подпольщиков тысячи людей сбежали и присоединились к партизанским отрядам в лесах[126]. Но даже когда представлялась возможность убежать, так поступали не все, некоторые были убеждены, что Германии срочно требуется еврейский труд (в начале 1943 г. они нуждались примерно в миллионе человек), что противоречило массовым убийствам, проходившим в то же время. Выбор был за евреями — убежать или поверить в сказку о том, что можно выжить трудом. Население нескольких гетто надеялось быть полезным экономике Германии[127]. Некоторые евреи думали, что их освободят, если они будут работать, но другие не думали, что это их спасёт. И они были правы, но не все пытались сбежать[128]. В то время немцы считали гетто очагами возможных антинацистских действий. Евреям оставалось только догадываться о том, как пережить попытки их убить.

Германцы были озадачены своими постоянными поражениями на востоке, и также сталкивались с восстаниями евреев и не-евреев повсюду вокруг. Они больше не были хозяевами мира и знали, что действуют в странах, где население враждебно и над ним не получалось господствовать также, как это было в начале войны. К 1943 г. евреи защищались в гетто и лагерях, а в лесах немцы могли действовать только группами или под усиленной охраной.

Зверские убийства было не скрыть, их было видно на улицах городов и деревень. Например, как утверждают очевидцы, в ноябре 1942 г. во время одного из «переселений» евреев из гетто Хелма среди людей, насильно согнанных на площадь на улице Коперника, была большая группа так называемых цыган. Их поставили во главе колонны, которая двинулась строем к вокзалу, где их должны были посадить в поезд до Собибора. Очевидцы рассказывают, что многие евреи и цыгане сопротивлялись, и их расстреливали на месте. Мёртвые тела бросили лежать на площади, пока их не увезли на телегах евреи из гетто[129]. Депортация перестала быть простой задачей. Жизнь на оккупированных территориях стала опасной для немцев, на них свирепо бросались люди, которым нечего терять.

В 1941–1943 гг. движение сопротивления охватило порядка 100 гетто в оккупированной нацистами Восточной Европе, особенно в Польше, Литве, Белоруссии и на Украине[130]. Их основная цель заключалась в организации восстания, которое позволило бы покинуть гетто и присоединиться к партизанам, чтобы потом сражаться против немцев. Наиболее известным стало восстание в Варшавском гетто весной 1943 г., которое после героической битвы закончилось массовыми депортациями в Треблинку и Собибор. Некоторые из депортированных осели в трудовом лагере Собибора, большая часть погибла в газовой камере. Но было много подобных восстаний, например, в гетто Белостока в августе 1943 г. и в Тарнове в начале сентября того же года[131]. Ребен Айнштайн детально задокументировал многие из них[132].

Убийства продолжались, в 1943 г. положение в Восточной Польше ухудшилось. Освещая ход войны для газеты «Красная звезда» Василий Гроссман описывал непередаваемый ужас, побывав в этих краях летом 1944 г. Он был совершенно потрясен, когда прибыл в Треблинку: «Найдем ли мы в себе силу задуматься над тем, что чувствовали, что испытывали в последние минуты люди, находившиеся в этих камерах? Известно, что они молчали… В страшной тесноте, от которой ломались кости и сдавленная грудная клетка не могла дышать, стояли они один к одному, облитые последним, липким смертельным потом, стояли, как один человек. Кто-то, может быть мудрый старик, с усилием произносит: «Утешьтесь, это конец». Кто-то кричит страшное слово проклятия… И неужели не сбудется это святое проклятие… Мать со сверхчеловеческим усилием пытается расширить место для своего дитяти — пусть его смертное дыхание будет хоть на одну миллионную облегчено последней материнской заботой. Девушка костенеющим языком спрашивает: «Но почему меня душат, почему я не могу любить и иметь детей?» А голова кружится, удушье сжимает горло. Какие картины мелькают в стеклянных, умирающих глазах? Детства, счастливых мирных дней, последнего тяжкого путешествия? Перед кем-то мелькнуло насмешливое лицо эсэсовца на первой площади перед вокзалом. «Так вот почему он смеялся». Сознание меркнет, и приходит минута страшной, последней муки… Нет, нельзя представить себе того, что происходило в камере… Мертвые тела стоят, постепенно холодея. Дольше всех, показывают свидетели, сохраняли дыхание дети».