Книга Долиной смертной тени - Дмитрий Володихин

От мыслей о паштете мне делается уютно, меня клонит в сон. На этот день – все. На этот день я больше не работник. Принять душ, поесть и завалиться спать. Нет, не так. Съесть паштет, принять душ, выспаться, а потом как следует пообедать. И тогда меня опять можно будет считать человеком. Я даже, может быть, сгожусь на что-нибудь доброе. Марта сказала однажды: «Мы добрые люди…» Парень из новеньких бился в истерике, едва-едва пену не пускал, и все вопил: «Какого дьявола мы делаем все это? Какого дьявола вы – не я, я тут больши часа не пробуду! – а вы, придурки, зачем вы жизнь свою здесь гробите? А? Вы! Это ж сплошная тупая смерть! Смерть, и больше ничего! Что, герои? А? Герои?! Самые храбрые? А? Самые храбрые?! Или самые тупые, деваться больше некуда?!» А Марта ему ответила: «Герои у нас не водятся. И храбрецы не водятся, храбрецы в наших условиях долго не живут. Тупых не держим: у них срок годности и того меньше… Глупости говоришь. А занимаемся мы этим, поскольку мы добрые люди». – «А? Добрые?» – ошалело переспросил парень. «Верно, – говорит ему Марта, – Добрые. Логика такова: чтобы многие жили спокойно, некоторым приходится рисковать. Это понимают все. Но только добрый человек сознательно запишет себя в некоторые».

Кажется, я задремал. Щепка растолкала меня, спросонья я ударился головой, выходя из антиграва. Принялся тереть – не проходит. Шишка там будет. Большая дурацкая шишка.

Так и пришел к Людвигу на доклад. Так и докладывал, – не отымая руки от темечка. А когда я закончил, Людвиг заулыбался и стал передвигать какую-то мелочь у себя на столе. Э, да что это он? Не говорит ничего… Напоролся кто-нибудь из наших? Свежий труп на Станции? Нет, он бы сразу сказал. И тут я допер. Расчислил всю последовательность. Сначала он помолчит для порядку, словно бы с мыслями собирается. Потом похвалит сообразно случаю. Потом не даст уйти и скажет, мол, есть еще одно пустяковое дело. Потом сообщит: знаешь ли, Эндрюс, просто беда – людей категорически не хватает… и ты, Эндрюс, сам же сказал мне пять минут назад, дескать, надо немедленно отправить кого-то на остров, надо выжечь все… а послать мне сейчас некого… дам команду технических работников, хороших дам, лучших дам, обещаю, и катись-ка ты со своими ребятами обратно… никого, совсем никого, видишь ли, нет сейчас под руками…

– Нет, Людвиг. Ищите людей, где угодно.

– Верно ли я понял, Эндрюс? Вы отказываетесь от обратного рейса?

– Нам надо отдохнуть.

– Часа вам хватит?

Приятно было бы убить его. Прямо здесь, прямо сейчас. Это не Людвиг вляпался в смертельно ядовитую дрянь. Это не он сломя голову мчался по подземелью. Это не его спецкостюм спалили, чуть не спалив и самого хозяина… Но мне следовало оставаться спокойным. На Станции не нужны люди, фонтанирующие эмоциями.

– Людвиг, мы… я не способен туда вернуться. Я не в форме. Очень прошу вас: найдите кого-то еще. Боюсь гробануться, а заодно положить ребят.

Черта с два я думал об отряде. Просто меня колотило, и я готов был намертво вцепиться руками в кресло: человека, намертво вцепившегося в кресло, не отправят на убойное задание. Пожалеют кресло.

Людвиг наклонился над столом, придвинулся ко мне.

– Сынок, я мог бы тебе приказать. Но я знаю тебя очень хорошо. Поэтому я просто скажу тебе: пожалуйста, сходи туда и сделай все необходимое. Сынок, если ты не расслышал, я повторю. Прошу тебя. Пожалуйста. Я бы сам слетал, но не бывает спецкостюмов для одноногих…

– Людвиг…

– Ты сам сказал: завтра это будет у военных. Подумай, стоит ли давать им такую игрушку.

– Ладно, Людвиг. Ладно.

– А потом отсыпайтесь хоть месяц. И отъедайтесь. Я обещаю.

– Да всё, всё. Я ведь сказал: ладно…

– Тогда давай-ка, сынок, отдохни чуть-чуть. А я соберу техников. Иди.

Я пошел к себе. Мне было худо. Я чувствовал себя обманутым. Мне хотелось плакать. И еще я должен был зайти к ребятам и сказать пару слов… Обязательно нужно сказать им пару слов, они ведь не железные…

Обдумывая, как бы получше им всё объяснить, я почти смирился с перспективой «обратного рейса». Как он там сказал? Точно, этот паразит сказал: «обратный рейс». Тихая, убаюкивающая формулировка, очень соответствует нашей работе… Страдалец одноногий. Вторую бы ему отшибить. Подготовлю ребят, потолкую с техниками, а за минуту до вылета приду к Людвигу и отшибу ему ногу. Улыбаясь. Мило улыбаясь, я отвешу первый пинок… Надо будет поделиться с ребятами затеей. Может, они захотят поучаствовать? Марек наверняка захочет.

Но сначала зайти к себе, вынуть баночку и съесть ложечку-другую-третью. Есть в жизни маленькие радости. И когда они пришли к вам в гости, большие проблемы могут подождать. В конце концов, сколько времени я потрачу? Минуту-другую. Какая ерунда!

Когда я заходил к себе в кабинет, я был почти спокоен. И в первый миг заставил себя не поверить в то, что увидел.

Таннер сидел за столом и жрал мой паштет. Увидев меня, он застыл, но никакая сила не могла оторвать его от банки, и Таннер, потеряв не больше секунды, принялся доскребать остатки.

– Ты! Что ты делаешь, гад!

Он скорбно улыбнулся, не переставая жевать. Как собака улыбается хозяину, нагадив в углу.

Я опустился на стул. Сказать не могу, что со мной творилось. Как минимум дважды за сегодняшний день я мог умереть. Но VTK-100m и стена огня перед самым носом не сделали меня ни психом, ни трупом. И я отправился бы на проклятый Остров и сделал бы все как надо. Но баночка, моя баночка… Как же так? Откуда несправедливость такая? Да как он мог? Ведь это же моя баночка!

Сижу перед Таннером, смотрю на него и отлично понимаю: ни в чем Таннер не виноват. Ему тоже страшно, только он спасается от страха обжорством. Просто не знает других способов. Слопал мой паштет, точно, слопал, однако это, в сущности, ерунда. Но только мое понимание – умственное, а душа моя пылает, будто Таннер украл нечто бесконечно дорогое, будто он ножом меня полоснул.

Таннер принимается с набитым ртом бубнить:

– Эрни, прости… извини… я деньги тебе отдам… только Людвигу… не рассказывай… пожалуйста… он… не любит…

– Да пош-шел ты!

Людвиг! Напрасно ты Людвига приплел.

Поднимаюсь, отыскиваю в кармане мундира сложенный вчетверо контракт. Кладу на стол и принимаюсь ставить подписи. Не читая. Вот вам не спать! Вот вам убойные выезды! Вот вам дура-Щепка! Вот вам дверь с замком-убийцей! Вот вам отрава в подземелье! Вот вам огонь перед самым носом! Вот вам «обратный рейс»! Вот вам чужой паштет жрать! Вот вам, гады! Вот вам всем! Катитесь вы!

Моя баночка!

Еще я подумал: хорошо бы наведаться к Людвигу и лично объявить ему об отставке. Такой гнев меня тогда обуял… словом, так я и сделал. Людвиг удивленно уставился на меня:

– Сынок, да что случилось?

– Неважно. Теперь уже неважно.