Книга Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине - Филип Аллен Грин

Раздается стон, и мы подходим ближе.

— Она упала, док.

Старик медленно качает головой и хватается обеими руками за поручень кровати. Лицо его обвисает. На мгновение я представляю, как он через изгородь смотрит на больное животное, лежащее на земле.

Я встаю напротив и берусь за поручень с другой стороны. Старик поднимает правую руку и начинает подкручивать кончик уса большим и указательным пальцами. Это бессознательное действие. Теперь я понимаю, почему у него такие тонкие кончики усов.

Жена стонет.

Мы оба смотрим на нее. Волосы у нее выпали, и теперь она почти лысая. Осталось лишь несколько длинных белых прядей. Они покраснели от крови, текущей из раны на лбу. Мы видим, как цепочка капель крови течет по виску, оставляя идеально прямую красную линию.

Эймос вытаскивает белый платок и осторожно вытирает кровь. Женщина смотрит на него, потом на меня.

— Дэвид? — произносит она.

Он не отвечает и снова вытирает кровь.

— У нее деменция? — спрашиваю я, уже зная ответ.

Я прочел ее карту до прихода.

Он тяжело вздыхает и отвечает:

— Десять лет ада, док.

И снова вытирает кровь.

Эймос рассказывает мне, как это случилось впервые. Тогда он целый день занимался скотом, а вернувшись вечером, застал жену во дворе. Она бродила в поисках сестры.

Сестры, которая умерла пятьдесят лет назад.

Он рассказывает, как ей становилось все хуже. Как она начала забывать выключить плиту, воду в ванной. Как она забыла номер телефона, свое имя, имена мужа и детей. Воспоминания исчезали одно за другим, как коровы, умирающие от чумы.

Он рассказывает, как она всегда говорила, что не хочет в дом престарелых. Как еще в юности они решили, что проживут всю жизнь на ранчо у подножия гор. Как они пообещали друг другу, что бы ни случилось, никогда не отправлять другого в город, под крышу, к беспомощным старикам, прочь от неба, простора и друг от друга. Он рассказывает, как каждую ночь, как только стемнеет, она кричит, плачет и бродит по дому. Это продолжается долгими часами. Ему приходится запирать ее в комнате, где нет мебели, только матрас на полу. Но даже тогда она стоит у двери и кричит. Всю ночь она колотит по двери кулаками и кричит про мексиканцев в комнате, которых видит только она одна.

Я отвожу его руку прочь и накладываю небольшую повязку на рану. Прижимаю ее так, чтобы кровь остановилась.

Я слышал эту историю много раз — от пожилых мужчин и женщин, от дочерей и сыновей. Я смотрю на старика. Плечи его поникли, словно он несет на спине здоровенного теленка. Этот вес заставляет его клониться вперед, к земле, и лишает его равновесия.

Как часто мы даем обещания, не зная, что именно обещаем! Нам кажется, что любовь и дисциплина могут преодолеть старость и болезни. Иногда это удается. Но чаще всего такие обещания становятся кандалами — кандалами вины, которые заставляют принимать неправильные решения и ведут к десятилетиям боли. Деменция — это самое страшное, эта болезнь питается обещаниями и чувством вины. Сталкиваясь с деменцией, я каждый раз вижу семьи, которым предстоит сделать невозможный выбор.

— Все хорошо, Шелли, — старик кладет руку ей на плечо.

И она тут же начинает кричать:

— Дэвид! Дэвид! Дэвид!

Она тянется вперед сломанной рукой и начинает махать ею. При каждом движении она кричит от боли, но продолжает махать. Мозг ее не связывает движение и боль.

— Дэвид! Дэвид! Дэвид!

Мозг ее похож на бычка, рога которого застряли в изгороди. Он трясет головой снова и снова, пытаясь освободиться.

Я смотрю на Эймоса. Он слегка краснеет.

— Дэвид — это ошибка. Это было давным-давно, — говорит он.

Я заставляю себя вновь перевести взгляд на женщину. Я стараюсь уважать приватность этого человека — судя по всему, это самая интимная тайна его семьи.

— Дэвид, это ты?

Женщина пытается подняться, но она пристегнута к доске и не может этого сделать.

— Черт! Теперь каждый день я должен слышать это имя.

Старик стискивает зубы, но потом его лицо смягчается.

Он протягивает руку и очень нежно гладит жену по голове жесткой, мозолистой ладонью.

— Все хорошо, Шелли. Все хорошо. Она кричит и сбрасывает его руку.

— Где Дэвид? Где Дэвид?

— Дэвид здесь. Все хорошо. Дэвид здесь.

Он гладит ее по голове, и лицо ее расслабляется. Я шагаю вперед, чтобы осмотреть ее.

— Лежите тихо, Шелли.

Я расстегиваю воротник и рукой в перчатке ощупываю ее шею. Другой рукой удерживаю ее голову, чтобы она не двигалась.

— Убери от меня свою руку, козел! — кричит женщина, и слюна летит из ее рта.

Эймос краснеет.

— Шелли! — сурово говорит он. — Шелли! Уважай доктора!

Кончики его усов подрагивают.

— Извините, док. Она не хотела вас обидеть.

— Все в порядке.

— Дэвид, — стонет женщина.

Я слушаю ее легкие. Тоны чистые. Сердце бьется громко и сильно. Я перехожу к животу.

— Убери свои лапы! — кричит женщина.

Неожиданно она издает крик дикого зверя, словно я забрался в ее дом через окно в три часа утра.

Она кричит так громко, что я отступаю. В ушах у меня звенит.

Отдергивается шторка.

— Док? — в смотровую заглядывает дежурная сестра.

— Все в порядке. Мы справимся.

Она пожимает плечами и уходит.

На лице Эймоса я читаю смешанные чувства стыда, любви, гнева, печали и безнадежности.

— Она была прекрасной женщиной, док, — он снова гладит ее по голове. — Самой красивой из всех, кого я знал.

— Дэвид, — снова твердит женщина.

— Мы вырастили троих детей и вместе занимались нашим ранчо. Когда-то у нас было более двух тысяч голов скота.

Я киваю. Подобная жизнь заслуживает уважения.

— Мы познакомились еще в юности. Я был наемным работником на ранчо ее отца, — он подкручивает ус, вспоминая то, что было миллион лет назад. — Я влюбился в нее с первого взгляда.

— Дэвид, — стонет женщина и тянется здоровой рукой к потолку. — Дэвид, где ты?

Эймос берет ее за руку и осторожно возвращает ладонь на грудь.

— Я два года служил на Тихом океане, воевал с японцами, — он смотрит прямо на меня. — А эта маленькая женщина управлялась с целым ранчо не хуже любого мужчины. Она воспитывала наших мальчиков как настоящих мужчин, чтобы я мог ими гордиться, — он сжимает кулак и снова подкручивает усы. — Я старался, чтобы ей было хорошо… Я так старался…