Книга Бои местного значения - Василий Звягинцев

Власьев хмыкнул.

— Неплохо устроились. Здесь, у нас, если жить на уровне врача, учителя, заводского рабочего, — лет на десять хватит. А если по-другому считать, исходя из коммерческих цен… — Старший лейтенант пожал плечами. — До весны на моих запасах протянем. В смысле — на еду тратиться не нужно. Почти. А до Петрозаводска впятером доехать, тому дать, другому, третьему… В погранзону попасть, контрабандистам заплатить… Вот и все ваши деньги. — Он посмотрел на наркома выжидающе.

— У Зои еще кольца есть, перстни с рубинами и бриллиантами…

— Тоже сгодится. Это на той стороне пограничникам и чиновникам уйдет. На паспорта, разрешение на жительство. Если… Вы «Золотой теленок» читали?

— Да уж…

— И что вам останется делать с женой и двумя малыми детьми в Финляндии? Без денег, без языка и связей?

Шестаков развел руками:

— Я инженер. Неплохой. Могу даже мастером на завод пойти…

— Ну-ну… А я думал, вы остаток жизни хорошо надеетесь прожить. И я бы не прочь. Причем учтите, стоит вам заикнуться о своем подлинном имени и должности — там будет вряд ли лучше, чем здесь. Сначала вами займутся местные разведслужбы, потом могут передать вышестоящим. Если агенты НКВД не подсуетятся раньше.

— Так что же, по-вашему, делать нужно?

— А вот послушайте мой вариант… Только… Давайте оденемся, на улицу выйдем, свежим воздухом подышим. Там и поговорим.

Шестаков удивился. Зачем на улицу? Здесь вроде бы подслушивающих устройств еще не существует. Да и метель… И только потом понял, что Власьеву действительно захотелось просто прогуляться. И служебный долг, превратившийся в свойство характера. Пройтись с ружьем по окрестностям, браконьера ли выследить, порубщика леса, глухаря или зайца подстрелить на ужин, лису на продажу.

И хозяин тут же его предположение подтвердил:

— У меня там капканы поставлены, лосям и косулям сенца и веников в кормушки подбросить надо. Привыкло зверье, что я их не забываю… — В голосе Власьева прозвучала скрытая нежность к своим подопечным.

— Ну, пойдем в таком случае…

Зое егерь открыл свои кладовки и подвалы, попросил приготовить «по-настоящему хороший обед, переходящий в ужин». Отвык, мол, от женской кухни и приличного общества.

Оделись, вышли, прихватив с собой двустволку, трехлинейный карабин и «трофейный» автомат. Пока Шестаков на крыльце пристегивал к унтам широкие охотничьи лыжи с мягкими креплениями, Власьев запряг буланую смирную лошадь в розвальни, груженные брикетами сена, спустил с цепи собак, которые, коротко взлаивая, унеслись вперед, бороздя рыхлый снег.

Для прогулки момент был не самый подходящий, снег сек глаза, за ночь превратившись из крупных и рыхлых хлопьев в жесткую, как каракумский песок, крупу. Ноги даже на лыжах глубоко зарывались в сугробы. Однако стоило им зайти в распадок, под прикрытие громадных двадцатиметровых елей, распустивших лапы до самой земли, и тесно стоявших меднокорых сосен, как сразу стало почти тихо.

Снежные змеи вились вдоль опушки, далеко вверху раскачивались остроконечные треугольные вершины, окутанные вьюжной мутью, а внизу порывы ветра почти и не чувствовались. И говорить можно было, не напрягая голоса.

Они прошли по лесу километр или полтора, вышли к краю глубокой лощины, по дну которой, как помнил Шестаков, проходила летом грунтовая дорога.

Власьев присел на вывернутый давними бурями ствол дерева, указал рукой наркому место рядом. Разлапистый комель с торчащими обломками корней надежно прикрывал их и от ветра, и от человеческих взглядов — если б было кому смотреть с той стороны.

Свистнул собакам, которые успели обежать окрестности и вернулись, никого не обнаружив, ни зверя, ни человека. Они, словно исполняя устав караульной службы, устроились метрах в десяти справа и слева от края обрыва, свесив языки, но при этом настороженно поводя ушами.

— И для чего мы сюда пришли? — спросил, пряча папиросу от снега за поднятым воротником реглана, Шестаков. — Думаете, «хвост» за собой привел? Или жене моей не доверяете?

— Я, Григорий Петрович, семнадцатый год абсолютно никому и ничему не доверяю. Оттого, наверное, и жив пока что. Сейчас — то же самое. Можно допустить, что выследили вас или не выследили, а просто догадаться могли, куда вы скроетесь. Проговорились невзначай, что есть у вас такое вот приятное место отдохновения, а кому нужно — на карандашик взяли…

— Говорить — никому не говорил. Но, так если даже… Тогда ведь не спастись…

— Ну, обижаете. Вы же от своих ночных гостей избавились успешно? А зимний лес — не квартира московская. Батальон или даже роту на ваши поиски не пошлют. А если сильно настырных человек пять-десять появятся — тут до весны и останутся. — Власьев провел рукой в шерстяной перчатке по граненому казеннику винтовки. — На случай же чего — хочу вам одно место показать. Вот — смотрите.

Они перебрались на другую сторону лощины. Власьев указал на глубокую засечку, сделанную топором на стволе сосны. Похоже — довольно давно, смола заполнила ее почти вровень с корой.

— Отсюда — двести метров до следующей, вот по этому азимуту.

Через пару километров они вышли к небольшой полянке, окруженной плотно стоящими елями. Среди них притаилась крошечная избушка, по крышу утонувшая в сугробе.

— Прямо Фенимор Купер какой-то у нас получается, а не эпоха развернутого наступления социализма по всему фронту. — Шестаков сказал это со странным чувством, словно бы вполне принимая происходящее как данность.

— Само собой. Они — как бы колонизаторы в этих краях, а мы, соответственно, вольные трапперы. Давайте снег разгребать.

Внутри избушка была разделена дощатой перегородкой на совсем узкие сени — только-только повернуться да лыжи поставить — и комнату примерно три на три метра, с чугунной печкой-«буржуйкой» в углу, самодельным столом, табуретом и длинным сундуком, который одновременно был и лежанкой. Посередине стола стояла медная керосиновая лампа.

— Вот-с. Приют уединения. Вдруг что случится, здесь свободно можно отсидеться. Зиму перезимовать, а уж летом тут раздолье. Кустарник зазеленеет — в двух шагах избушку не увидите. В сундуке кое-какая посуда, инструмент, порох, свинец, иной необходимый припас. Лески, крючки, грузила. Даже ружьишко кремневое, чтобы без капсюлей и гильз обходиться. Если чуть выше по склону подняться, там бурелом, десяток человек перестрелять можно, пока они сообразят, что к чему. Тропинка здесь одна, а вокруг — топи непроходимые. Чудесное местечко. У меня и еще такие есть.

Шестаков покуривал, слушал товарища, кивал, словно совершенно естественно было на двадцать первом году Советской власти сидеть в скиту, будто раскольникам времен Тишайшего Алексея Михайловича, в глухом зимнем лесу и готовиться встретить сотрудников НКВД, как каких-нибудь стрельцов, посланных на отлов сторонников Аввакума, или гуронов, вышедших на охоту за скальпами бледнолицых.