Книга Стая - Франк Шетцинг

Всё осветилось.

Желе подхватило тело Рубина и прижало его к улетающему батискафу. Организм приблизился и с другой стороны, со всех сторон разом, сверху и снизу. Он приник к лодке и к Рубину, уплотнился, и Уивер в смертном страхе вскрикнула…

Но тут лодка очутилась на свободе.

Ирр отпрянули почти так же быстро, как сомкнулись. Далеко отпрянули. Если описывать поведение коллектива в этот момент, можно было бы сказать: он ужаснулся.

Уивер услышала собственное поскуливание.

Голубые огни метались в гигантской студенистой массе, окружавшей лодку замкнутой эластичной оболочкой. Расплющенное лицо Рубина, прижатое сбоку к её куполу и слабо освещённое приборами панели, пялилось на неё тёмными глазницами. Потом тело мёртвого медленно отделилось и стало падать, совершая странные движения, будто исполняя неуклюжий ритуальный танец. В других обстоятельствах Уивер стало бы дурно, но здесь на чувствительность не было времени.

Оболочка разомкнулась внизу и стянулась вверх, образуя купол. По краям его пробегали волны. Труп биолога слился с темнотой. Одновременно из-под купола опустились тонкие щупальца, длинные, как тропические лианы. Они двигались координированно и целеустремлённо, нашли Рубина и принялись его ощупывать.

От кончиков щупалец ответвились более тонкие усики и обстоятельно занялись отдельными частями тела. Иногда они замирали или разветвлялись дальше. Иногда наползали друг на друга, будто беззвучно совещаясь. В отличие от всего, что она до сих пор видела у Ирр, эти щупальца светились переливчатым белым светом. Всё походило на немой балет, и Уивер вдруг почудилась музыка детства: «La plus que lente» Дебюсси, более чем медленный вальс, любимая пьеса её отца. Страх разом улетучился — от парализующей красоты этого хореографического действа, напомнившего ей о родителях.

То, что видела Уивер, не требовало никаких дополнительных доказательств существования явно выраженного и определённо нечеловеческого разума.

Уивер не верила в Бога, но чуть не забормотала молитву. Бог был ни при чём, лучезарная белизна щупалец объяснялась лишь взволнованным состоянием светоносных одноклеточных. Не говоря уже о том, что какой же Бог, стоящий близко к человеку, станет являть себя в виде щупалец?

Она запрокинула голову. Мерцающий голубой колокол над нею принял гигантские размеры — высокий, как купол неба. Из высшей точки что-то медленно опускалось — некое образование с щупальцами на нижней части, округлое, размером с луну. Под белой поверхностью сновали серые тени. На долю секунды возникали сложные узоры — нюансы белого на белом, симметричные вспышки, мигающие ряды точек и линий, криптокод, просто праздник для любого семиотика. На Уивер это существо произвело впечатление живого компьютера, в котором шли процессы чудовищной сложности. Она наблюдала это существо в процессе его раздумья и тут же поняла, что оно участвует в размышлении остального коллектива — всей этой массы, этого голубого небосвода. И тут до неё дошло, что именно разворачивалось у неё перед глазами.

Она нашла королеву.

Королева вышла на контакт.

Уивер не смела дышать. Многотонное давление сжало в Рубине все жидкости, но вместе с тем обеспечило их выход из разрушенного тела и распределение в воде. Концентрированный феромон тоже вышел наружу, и Ирр инстинктивно среагировали на него. Уивер всё ещё не была уверена, сработает ли её план. Но если она права, то опыт коллектива должен был прийти в вавилонское столпотворение — с той лишь разницей, что в Вавилоне люди знали друг друга, но перестали понимать, тогда как коллектив понимал — не узнавая. Феромонное послание никогда не исходило ни от чего подобного. Коллектив не мог знать Рубина. Он однозначно враг, которого решено истребить, но вот этот враг говорит: «Соединяйтесь!»

Рубин говорит: «Я — Ирр».

Что творилось с королевой? Разгадала ли она этот ход? Видит ли она, что Рубин — вовсе не коллектив Ирр, что его клетки плотно сращены друг с другом, что у него нет рецепторов? Конечно же, он не первый человек, которого Ирр подробно исследуют. Всё, что они находят, классифицирует Рубина как врага. По логике Ирр, не-Ирра надо либо игнорировать, либо нападать на него. Но разве Ирр когда-нибудь нападали на Ирр?

Они отторгали больные и дефектные клетки, и феромон обеспечивал клеточную смерть, но это было нечто вроде отторжения отмерших шелушинок кожи. Не можем же мы из-за этого отторжения говорить о вражде одних клеток нашего тела к другим, ведь вместе они образуют единое существо. Примерно так же у Ирр. Их бессчётные миллиарды — и всё же они одно целое. Даже различные коллективы с разными королевами в конечном счёте единый организм с единой памятью, кругосветный мозг, который может принять неправильное решение, но не ведает моральной вины; в котором есть место для индивидуальных идей, но никакая клетка не может претендовать на предпочтение; внутри которого не может быть наказаний и войн. Есть только целый Ирр и повреждённый Ирр, и повреждённый должен умереть.

Но никогда от мёртвого Ирр не исходил феромонный контакт, как от этого куска мяса в человеческом образе, который есть враг и явно мёртвый, но получается, что он ни то ни другое.

Карен, оставь паука в покое.

Карен маленькая и взяла в руки книгу, чтобы прихлопнуть паука, который тоже маленький, но допустил непростительную ошибку, родившись на свет пауком.

Почему?

Паук отвратительный.

Это как посмотреть. Почему ты находишь его отвратительным?

Глупый вопрос. Почему паук отвратительный? Потому что это так.

У него нет очаровательных детских глаз, его не погладишь, у него такой чужеродный и злой вид, и его тут не должно быть.

Она с размаху опускает книгу — и от паука остаётся мокрое место. Позднее — и очень скоро — Карен горько раскается в этом поступке, сидя перед телевизором за очередной серией «Пчёлки Майи». Пчёлы хорошие, это она знала. В этой серии появляется и паук, который — со своими восемью лапками и застывшим взглядом — заслуживает немедленной смерти. Но этот паук вдруг открывает крошечный ротик и говорит тоненьким детским голоском. От него не исходит угрозы, наоборот, он оказывается добрым и милым существом.

И она уже не представляет себе, как можно убить паучка.

Тогда она и научилась уважать другого.

Она научилась тому, что годы спустя на борту «Независимости» вызрело в идею. Чтобы один высокоразумный вид перехитрил другой в обход интеллекта — ради отсрочки, а то и взаимного понимания. Чтобы человек — привыкший ставить оценку за высокое развитие по степени сходства с собой, — настолько собой поступился, что попытался бы стать похожим на Ирр.

Какая наглость требовать этого от венца творения!

Смотря кого понимать под венцом творения.

Над ней парила белая мыслящая луна.

И опускалась ниже.

Щупальца обернулись вокруг Рубина — так, что его торс, мумифицированный светящейся слизью, снова стал видимым, — и втянули его внутрь коллектива. Королева мощно опустилась на «Дипфлайт», оказавшись в несколько раз больше лодки. Океаническая чернота отступила. Тело королевы окружило батискаф. Всё осветилось. Вокруг Уивер пульсировал белый свет. Королева вобрала в себя лодку и включила её в состав своей мысли.