Книга Большое шоу в Бололэнде. Американская экспедиция по оказанию помощи Советской России во время голода 1921 года - Бертран М. Пэтнод

спросил, не напивались ли в свое время и царские чиновники. Это вызвало бурный ответ:

Да, не только чиновники, но и сам царь, но в таком состоянии они не показывались на публике. Это были хорошие дни до того, как у нас появилась «Свобода». Когда наступил праздник, рабочий пошел к своему начальнику, снял шляпу и попросил два или три рубля, и с этим у него получился настоящий праздник. Он, конечно, напился; да, он бил окна; но когда он протрезвел и предстал перед начальником, он снял шляпу, объяснил, что это праздник, и вышел. Посмотрите на это сейчас. Эти крокодилы даже не знают, что такое праздник, и когда порядочный человек напивается или прогуливает несколько дней, его арестовывают. Это то, что они называют свободой.

Верните старые добрые царские времена, когда простой человек мог устроить себе праздник и напиться: «Когда царь вернется, каждый ребенок залезет на телефонный столб, чтобы поприветствовать его, и каждый мужик и баба (крестьянка) преклонят колени и возблагодарят Бога. К черту свободу и голод!»

Вскоре после этого Дюранти прибыл в Самару, хотя, похоже, ему удалось ускользнуть от стрелочников. Он описал кошмарную сцену в детском доме, где большинство из трехсот или четырехсот обитателей «отошли от голода; один семилетний ребенок с пальцами не толще спичек отказался от шоколада и печенья, которые я ему предложила, и просто беззвучно отвернулся. Внутри дома было ужасно, дети на всех стадиях дюжины различных заболеваний все равно жались друг к другу в самой ядовитой атмосфере, которую я когда-либо знал».

Он взял интервью у женщины и трех девочек, ответственных за ведение домашнего хозяйства. Они сказали ему, что без еды, мыла или лекарств они ничего не могут сделать для детей. Дюранти признает, что это расстроило его, даже возмутило. Он призвал их разжечь костры, чтобы нагреть воду и помыть детей, обратиться в городской совет за продовольственными пайками — но сделайте что-нибудь.

Надзирательница пожала плечами: «Какой в этом смысл?» — сказала она. «Они все равно умрут».

По ее словам, сначала она пыталась что-то сделать, и город пытался, но теперь их было слишком много. Она внезапно напряглась в знак протеста. «Бог сокрыл свое лицо от России», — воскликнула она. «Мы наказаны за наши грехи. Через месяц на Волге не останется в живых ни души. Я говорю вам, и я знаю». Она тяжело опустилась на стул и закрыла лицо руками.

Эти слова произнесла не простая баба, а школьная учительница. Образованные люди тоже были склонны верить, что голодомор был возмездием за грехи России и, следовательно, бороться с ним бесполезно. Даже люди науки были восприимчивы.

Сорокин, крестьянин по происхождению, уже работал над воздействием голода на организм человека, когда голод обрушился на сельскую местность. Он изучал голод в городах, используя себя в качестве одного из испытуемых, «но теперь у меня была очень большая лаборатория в голодающих деревнях России». Это было летом 1921 года, до прибытия АРА. Его научный энтузиазм быстро испарился. После короткого периода наблюдения он был вынужден признать профессиональную несостоятельность: «Моя нервная система, привыкшая ко многим ужасам за годы Революции, полностью сдала перед зрелищем реальной голодной смерти миллионов в моей разоренной стране».

«Кто или что было виновато в этом ужасном голоде?» он задал риторический вопрос. «У нас есть пословица, которая гласит: неурожай — от Бога, голод — от людей». Да, была засуха, но не она одна вызвала массовый голод. Под «народом» Сорокин имел в виду определенных людей: «монстров, пожиравших Россию», то есть большевиков с их политикой «грабежа крестьянства».

В своих путешествиях он наткнулся на трех крестьян, тащивших сани, на которых лежало мертвое тело. Все трое в изнеможении рухнули в снег. «Да поможет вам Бог», — обратились мы к ним. Просто потому, что нужно было что-то сказать. Губы одного мужчины и женщины шевельнулись, но с них не слетело ничего, кроме невнятного звука. Третий крестьянин, который казался немного более живым, сказал: «Бог? Мы забыли Бога, и Он забыл нас».

Далее сумасшедший настаивал на том, чтобы звонить в церковные колокола, думая, что мир услышит и придет на помощь. «Но никто не услышит, — сказал Сорокину местный полицейский, — даже Бог». После неоднократного воздействия этого образа мышления ученый попадает под его влияние и начинает казаться ненаучным. Он заканчивает этот отчет о своих наблюдениях за голодом в «Листах из русского дневника» текстом древнего проклятия, которое, по его словам, занимало его разум во время скитаний и после возвращения в Петроград, подразумевая, что он в какой-то момент заранее запомнил около двухсот его слов. Проклятие наложено на жертв голода, которые сами навлекли на себя это бедствие. «И ты будешь есть плоды твоего собственного тела, плоть твоих сыновей и твоих дочерей».

Но Сорокин завершает на обнадеживающей ноте: «Много и великих грехов было у русского народа, но в эти годы страданий от голода и смерти, через все наказания Божьи, нация сполна заплатила за все свои преступления». Возможно, он снова начал ходить в церковь, если вообще когда-либо прекращал. Один из монахов Голдера сказал ему, что даже образованные люди принимают религию в это смутное время: «Вы не представляете, сколько интеллигенции, которая раньше поносила Бога, теперь обращаются к Нему с молитвой: «Помилуй меня, грешного».

В беседе Голдера в Москве летом 1922 года с Сергеем Ольденбургом, постоянным секретарем Российской академии наук, содержится поразительное свидетельство озабоченности российской интеллигенции искупительной силой страдания. В то время у профессора Ольденбурга было слабое здоровье, и Голдер сомневался, что он долго протянет в этом мире. Он сказал Голдеру, что рассматривает повсеместные страдания своих соотечественников как процесс очищения, который приведет к лучшему будущему для России. Голдер поднял вопрос о возможности объединения США. признание советской власти и вопрос о том, не приведет ли приход американского инвестиционного капитала к этому лучшему будущему раньше.

Нет, этого не произойдет. Наше спасение не может прийти извне, оно должно прийти изнутри, и мы, как правительство и в некоторой степени как нация, еще не исповедали и не покаялись в своих грехах... Давайте выздоравливать медленно, давайте еще немного потерпим жестокие муки голода, потому что это единственный способ выздороветь и стать сильными... Все страдания, все невзгоды, которые мы пережили и терпим до сих пор, учат нас, русских, ясно мыслить, и это большой шаг на пути прогресса.

В нем вспоминается, как Калинин увещевал своих крестьян: «Ну, ничево, это школа, ты должен ко всему этому привыкнуть». А в ответ они стонали: «Очень суровая школа».

Ольденбург и Калинин говорили не просто о том, что страдание — это исцеляющая сила, средство стирания прошлых грехов; оно не только делает возможным возвращение к прежнему положению вещей, но и может способствовать возвышению человека над любым ранее