Книга Все расследования отца Брауна - Гилберт Кийт Честертон

– Вон он идет, – сказал Рук.

Бдительный секретарь вновь показался на пороге.

И тут отец Браун, который помалкивал и скромно держался в хвосте, чрезвычайно всех удивил – пожалуй, особенно тех, кто его знал. Он не только поспешно вышел вперед, но и повернулся ко всей компании почти угрожающе, словно сержант, останавливающий взвод.

– Стойте! – почти сурово сказал он. – Прошу у всех прощения, но совершенно необходимо, чтобы я первый поговорил с Харкером. Я должен ему сказать то, что я знаю и, думаю, не знает никто другой. Это предотвратит весьма прискорбное недоразумение.

– Что вы имеете в виду? – спросил старый юрист.

– Я имею в виду плохие новости, – ответил отец Браун.

– Послушайте, – с негодованием начал инспектор, но поймал взгляд священника и вспомнил странные вещи, которые когда-то видел. – Если б это были не вы, я бы сказал, какая наглость…

Но отец Браун был уже вне досягаемости и через секунду погрузился в беседу с Харкером. Они походили перед домом, потом исчезли в его темных глубинах. Спустя минут десять отец Браун вышел один. К их удивлению, он не выказал желания вернуться в дом, когда туда наконец вошли все прочие. Он уселся на шаткую скамейку в лиственной беседке, раскурил трубку, праздно глядя на зазубренные листья и слушая птиц. Никто так сердечно и так терпеливо не любил безделья.

Он был погружен в облако дыма и облако раздумий, когда парадная дверь снова распахнулась и несколько человек кинулись к нему. Первыми были дочь адмирала и ее молодой поклонник. Лица их озарило изумление, а лицо инспектора Бернса, поспешавшего за ними, словно слон, сотрясающий парк, горело от возмущения.

– Сбежал, – воскликнул лейтенант. – Уложил вещи и сбежал. Выскочил в заднюю дверь, перемахнул через ограду и был таков. Что вы ему сказали?

– Какой ты глупый! – нервно вскричала Оливия. – Конечно, отец Браун сказал, что все открылось. Никогда бы не поверила, что он такой негодяй!

– Так, – сказал инспектор, вырвавшись вперед, – что же это вы натворили? Чего ради меня подвели?

– Чем же я вас подвел? – осведомился священник.

– Упустили убийцу! – заорал Бернс, и голос его грянул громом в тихом саду. – Помогли ему бежать! Я, дурак, дал вам предупредить его, – и где он теперь?

– Да, я помог в свое время нескольким убийцам, – сказал отец Браун и для точности добавил: – Как вы понимаете, не в убийстве.

– Вы же все время знали, – настаивала Оливия. – Вы сразу догадались, что это он. Это вы имели в виду, когда говорили о том, как нашли тело, это имел в виду доктор, когда сказал, что отца мог невзлюбить подчиненный.

– То-то и оно! – негодовал инспектор. – Вы знали еще тогда, что он…

– Вы знали еще тогда, – говорила Оливия, – что убийца…

Отец Браун печально кивнул.

– Да, – сказал он, – я еще тогда знал, что убийца – мистер Дайк.

– Кто? – спросил инспектор и замер средь мертвой тишины, которую прерывало лишь пение птиц.

– Мистер Дайк, поверенный, – пояснил отец Браун, словно учитель, толкующий что-то совсем простое младшему классу. – Тот седой господин, который собирался читать завещание.

Они стояли, глядя на него, пока он тщательно набивал трубку и чиркал спичкой. Наконец Бернс овладел голосом и яростно разорвал душную тишину.

– Господи, почему?.. – начал он.

– Ах, почему? – задумчиво сказал священник и поднялся, попыхивая трубкой. – Что ж, пора сообщить тем из вас, кто не знает, одну новость. Это большая беда и злое дело, но не убийство. – Он посмотрел прямо в лицо Оливии и очень серьезно сказал: – Сообщу вам дурную весть коротко и прямо, потому что вы достаточно храбры и, пожалуй, достаточно счастливы, чтобы ее пережить. Сейчас вы можете доказать, что вы сильная женщина. Да, сильная, но никак не богатая.

Все молчали, он объяснял:

– Деньги вашего отца, к сожалению, пропали. Их растратил седой джентльмен по фамилии Дайк – он, к моему прискорбию, мошенник. Адмирала он убил, чтобы тот не открыл, что его ограбили. Разорение – единственный ключ не только к убийству, но и к прочим тайнам. – Он пыхнул трубкой и продолжал: – Я сообщил Руку, что вы лишились наследства, и он ринулся помочь вам. Он замечательный человек.

– Да ладно вам, – сердито сказал Рук.

– Он истое чудище, – сказал отец Браун с хладнокровием ученого, – он анахронизм, атавизм, пережиток каменного века. Если хоть с одним варварским предрассудком ныне совершенно покончили, так это с честью и независимостью. Но я встречал столько мертвых предрассудков… Рук – вымирающее животное. Он плезиозавр. Он не хотел жениться на девушке, которая может заподозрить в нем корысть. Поэтому он был так угрюм и ожил только тогда, когда я принес ему добрую весть о разорении. Он хотел работать для своей жены, а не жить у нее на содержании. Какой ужас, не правда ли? Перейдем к более приятной теме – Харкеру. Я сказал ему, что вы лишились наследства, и он в панике ринулся прочь. Не будем слишком строги. У него были и дурные, и хорошие порывы, но все они перепутаны. Стремление преуспеть не так уж страшно, но он называет его стремлением к идеалу. Старинное чувство чести велело не доверять успеху, человек думал: «Это мне выгодно, значит, это нечестно». Современная мерзкая мораль внушает, что «делать добро» и «делать деньги» – одно и то же. В остальном он добрый малый, каких тысячи. К звездам ли идешь, в высший свет ли – все вверх. Хорошая жена, хорошие деньги – все добро. Он не циничный прохвост, тогда он обманул бы вас или отказался, по ситуации. Он не мог взглянуть вам в глаза, ведь с вами осталась половина его разбитого идеала.

Я ничего не говорил адмиралу, но кто-то сказал. Во время большого парада на борту он узнал, что друг, семейный поверенный, предал его. Он так разволновался, что поступил, как никогда бы не поступил в здравом рассудке, – сошел на берег в треуголке и вызолоченном мундире, чтобы поймать преступника. Он дал телеграмму в полицию, вот почему инспектор бродил возле «Зеленого человека». Лейтенант Рук последовал за ним на берег. Он подозревал, что в семье какая-то беда, и отчасти надеялся, что сумеет помочь и оправдаться. Поэтому он вел себя так нерешительно. Что же до того, почему он обнажил шпагу, тут дело в воображении. Он, романтик, бредивший шпагами, бежавший на море, оказался на службе, где ему разрешают носить шпагу примерно раз в три года. Он думал, что он один на дюнах, где он играл в детстве. Если вы не понимаете, что он делал, я могу только сказать, как Стивенсон: «Вы никогда не будете пиратом». И никогда не будете поэтом, и никогда не были мальчишкой.

– Я не была, – серьезно сказала Оливия, – но, кажется, понимаю.

– Почти каждый мужчина, – продолжал священник в раздумье, – играет с любой вещью, похожей на саблю или кинжал, даже с перочинным ножом. Вот почему мне показалось очень странным, что юрист этого не делал.

– О чем вы? – спросил Бернс. – Чего он не делал?