Книга Корней Чуковский - Ирина Лукьянова

У взрослых Чуковский по-прежнему числится вредителем. Дневниковые записи К. И. за начало 1946 года далеки от оптимизма. Он говорит о своем «великом предсмертном кануне». Пишет о «тоске и полном упадке сил». Его снова изводит бессонница, и лекарства не помогают. В апреле он жалуется в дневнике: "Вчера М. Б. привезла моего Григория Толстого, побывавшего в редакции Лит. наследства. Исковеркано до последней степени. Редакторы не оставили живого места, причем выправляли главным образом слог. Всякая живая мысль объявлена «фельетонной»". (Очерк о Григории Толстом впоследствии вошел в сборник «Люди и книги шестидесятых годов».) Очередной виток спирали – и опять повторяется одно и то же. Опять отлучение от литературы, как на рубеже 1920—1930-х. Опять обвинения в фельетонности, как на рубеже 1900—1910-х. Опять реакция. Опять удушье. Как страшно и скучно наблюдать заход времени на новый виток!

М. В. Строганов в своем исследовании «К. Чуковский и С. Михалков в литературной полемике» рассказал о любопытном факте, которого Чуковский, поглощенный сначала «Бибигоном», а потом новыми несчастьями, кажется, даже совсем не заметил. Однако сам по себе факт настолько примечательный, что его стоит упомянуть. 8 мая 1946 года в московском Центральном детском театре (Москва) состоялась премьера спектакля по пьесе Михалкова «Смех и слезы». Пьеса эта известна большинству зрителей по популярному в советское время фильму-сказке «Веселое сновидение, или Смех и слезы» режиссера Игоря Усова (1976); еще раньше фрагмент из нее вошел в киносказку Александра Роу «Новые приключения Кота в сапогах». Любимое место всякого юного зрителя – страшные «рассказки», которыми валет Кривелло пугает принца Чихалью. Спрятавшийся в спальне принца пионер Андрюша заканчивает каждую стихотворную строфу чем-нибудь смешным, резко снижающим пафос ужасного:

Валет: Чудовища вида ужасногоСхватили ребенка несчастногоИ стали безжалостно бить его,И стали душить и топить его,В болото толкать комариное,На кучу сажать муравьиную,Травить его злыми собаками…

(Тут Андрюша громко шепчет:«Кормить его тухлыми раками».)

Валет: Тут ночь опустилась холодная,Завыли шакалы голодные,И крыльями совы захлопали,И волки ногами затопали, —И жабы в болоте заквакали…

(Тут Андрюша шепчет:«И глупые дети заплакали».)

Стихи эти большинству читателей знакомы с детства; однако если приглядеться к ним внимательно, то можно вслед за Строгановым обнаружить недвусмысленные аллюзии на тексты Чуковского. Первым делом вспоминается «Путаница» – не потому даже, что «лягушата квакают», сколько по известной всем детям рифме: «Ушками захлопали, ножками затопали». Рифмы и образы Чуковского торчат здесь из каждой строчки ужасных сказок валета – тут вам и раки-собаки, и старое, из «Тараканища» – «и сидят и дрожат под кусточками, под болотными прячутся кочками…». Не говоря уже о фирменных некрасовско-чуковских дактилических рифмах.

На строчку валета «запуганный страшными масками» Андрюша отвечает «и глупыми детскими сказками». А веселит юный герой несчастного Чихалью, читая ему стихи самого Михалкова: «За сценой раздается веселый голос Андрюши: „В этой речке утром рано утонули два барана!..“ Слышится взрыв смеха. Голос Андрюши: „Сорок пятого размера покупал он сапоги!“ Слышен новый взрыв смеха».

«Победоносные стихи самого Михалкова противопоставлены, таким образом, каким-то страшным рассказкам, определить авторство которых тоже не составляет никакого труда, – комментирует Строганов и поясняет: – Чуковский в 1946 году вместе со всей „старой“ литературой представлял собой весьма удобный объект для полемики. Не назвать его стихи для детей „глупыми детскими сказками“ мог только ленивый».

Чуковский или не знал об этом, или не соотнес «рассказки» Кривелло со своими сказками, или его реакция нам неизвестна; дневниковые записи о Михалкове, сделанные до и после этого события, совершенно доброжелательны. Собственно, и печатные высказывания Михалкова о собрате по перу тоже вполне сердечны: в 1943 году он рассказывал в «Литературе и искусстве», как облегчали жизнь страдающих детей сказки советских писателей, помогая им «хоть на время забыть о перенесенных ими ужасах войны», – и приводил пример: семилетняя калужанка Люся с обожженными, забинтованными руками слушала «Доктора Айболита», «который так хорошо и весело лечил зверей», что «она могла забыть на время о своих ранах». Позднее, на совещании по вопросам детской литературы, в 1952 году, Михалков упомянул еще опального Чуковского в числе замечательных детских писателей.

Пьеса Михалкова была написана на рубеже годов и с успехом прочитана собратьям-литераторам в январе 1946-го. Никаких официальных директив по поводу Чуковского в это время сверху не спускалось, но мишенью он, безусловно, был очень удобной. Очень скоро начались новые серьезные гонения, по-прежнему связанные с давним намерением партийной верхушки навести порядок в литературе, и в первую очередь в литературных журналах. Тучи собирались давно и долго.

Денис Бабиченко пишет: 13 апреля 1946 года Политбюро ЦК под председательством Сталина рассматривало вопросы литературы. 18 апреля Жданов доложил о новых установках в этой области сотрудникам аппарата ЦК на совещании по вопросам пропаганды и агитации. Там выступил новый начальник отдела художественной литературы Г. И. Владыкин, который говорил о том, что хороших произведений мало из-за недостаточной работы с литераторами. Жданов в своем выступлении пересказывал речь Сталина: говорил, что вождь резко критиковал толстые журналы, говорил, что их слишком много, а произведений для них мало, указывал на отсутствие критики – и «поставил вопрос о том, что эту критику мы должны организовать отсюда – из Управления пропаганды… ибо товарищ Сталин говорил о том, что нам нужна объективная, независимая от писателя критика».

Мнение товарища Сталина было немедленно транслировано дальше. Как в кампанию борьбы с формализмом в каждой области искусства надо было обнаружить своего формалиста, как в кампанию борьбы с врагами народа в каждом учреждении следовало найти своего шпиона и вредителя, так сейчас все властные структуры озадачились вопросом повышения качества подведомственных им журналов и организацией «независимой от писателя критики». «В помощь работникам печати, пропаганды, культуры и их деятельности по коммунистическому воспитанию трудящихся» была создана кошмарная газета «Культура и жизнь», орган Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Ее первый номер вышел 28 июня; к августу газета уже совершенно не стеснялась в выражениях. Августовские постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» легко предсказать по нагнетанию страстей на страницах партийного органа. Каждый заголовок газеты резко щелкает, как удар хлыста: «Фальшивый фильм», «Неудачное разрешение современной темы», «Безликий журнал» (это «Ленинград»). В одном только номере за 10 августа заголовки начальственно рыкают: «ЦК КП(б) Киргизии не руководит своей газетой», «Журнал, отстающий от жизни» (а это уже «Новый мир»), «В Туле не заботятся об идейном росте коммунистов», «Серьезный недостаток в работе лекторской группы», «Безответственные обозреватели», «О недостатках научной работы Института экономики», «Странная позиция редколлегии журнала „Крокодил“» (его разнесли в прошлом номере, а редколлегия не вняла), «Отраслевая газета, оторванная от производства», «Вредный рассказ Михаила Зощенко» (имеются в виду «Приключения обезьяны»), «Почему в „Московском большевике“ расхвалили отстающий колхоз», «О литературном журнале „Звезда“»…