Книга Лэшер - Энн Райс

Бесконечный поток паломников неспешно продвигался к дверямсобора. Наконец настал и наш черед войти под его высокие своды. Несмотря на то,что все мои чувства были поглощены музыкой, колоссальные размеры соборапоразили мое воображение. Никогда прежде не видел я здания, которое могло бысоперничать с собором по размаху и великолепию. Невероятно высокие и узкиеокна, изящно изогнутые арки — все это, по моему разумению, не могло быть деломрук человеческих. Создать такое под силу лишь богам. В дальнем конце собора,высоко над алтарем, я заметил окно в форме цветка. Убеждение в том, что люди нев состоянии создать подобную красоту, крепло в моем новорожденном сознании. Ябыл охвачен благоговейным трепетом.

Пока мы продвигались к алтарю, я увидел, что в одном изцерковных приделов сооружено подобие яслей, где на сене лежат самые настоящиекорова, вол и баран. Животные были стреножены, однако беспрестаннопередвигались, от их свежего навоза валил густой пар. Перед ними стояливысеченные из камня изображения мужчины и женщины. То были статуи довольногрубой работы, с ярко раскрашенными глазами и волосами. Между ними в крошечнойколыбели лежало новорожденное человеческое дитя, пухлое и круглолицее. Конечно,подобно мужчине и женщине, это тоже была мраморная статуя, однако выполненнаяболее искусно. Губы ребенка улыбались, стеклянные глаза сияли.

Для меня это зрелище явилось настоящим чудом. Я уже расскагзывал вам, что зеленые глаза священника напомнили мне драгоценные камни.Теперь, увидев блестящие глаза божественного младенца, я был поражен и плененими.

Полагаю, все эти мысли и чувства возбудила во мне музыка.Благодаря ей все вокруг казалось мне дивным сном. Но вдруг, словно очнувшись отнаваждения, я с пронзительной ясностью осознал горькую истину.

Я понял, что сам никогда не был новорожденным младенцем,подобным тому, что лежал передо мной в колыбели. Едва я родился, мои размеры иотчетливая речь привели мать в содрогание. Да, я был чудовищем. Теперь у меняне оставалось в том сомнений. Испуганные крики женщин, ставших свидетельницамимоего появления на свет, вновь зазвенели в ушах. С мучительной определенностьюя понял, что не принадлежу к человеческому роду.

Священник сказал, что я должен опуститься на колени ипоцеловать младенца, ибо это Христос, умерший во искупление людских грехов.Потом он указал мне на высоко висевшее распятие. Я увидел человека на кресте,увидел кровь, струившуюся из ран на его руках и ногах. Распятый Христос. БогЛеса. Повелитель Зелени. Слова эти молнией пролетели в моем сознании. Я знал,что младенец в колыбели и человек, в муках умирающий на кресте, — это однои то же создание. И вновь крики и плач зазвенели у меня в ушах.

Музыка связывала воедино все разрозненные фрагменты моейпамяти. Я понимал, что вот-вот лишусь чувств. «Возможно, — подумаля, — стоит мне впасть в забытье, как с прошлого слетят все покровы и дляменя больше не останется тайн. Да, но даже если сознание мое угаснет,томительные моменты не исчезнут и ничто не избавит меня от боли».

Устремив взгляд на распятие, я содрогнулся при мысли о стольмучительной смерти. Мысль о том, что кто-то обрек прекрасное нежное дитя натакие страдания, казалась мне невыносимой. А потом я осознал, что все людиобречены на смерть с самого рождения. Они появляются на этот свет и оставляютего, не успев понять, что такое жизнь, за которую им приходится столь отчаяннобороться. Я опустился на колени и коснулся губами холодного каменного лбамладенца. Поверите ли, мрамор показался мне живым и мягким. Потом я взглянул враскрашенные лица мужчины и женщины и обернулся к священнику.

Пение, пленявшее меня, стихло. Теперь лишь приглушенныеголоса паломников и покашливанье, разносимое эхом под гулкими сводами, нарушалотишину.

— Пойдем, Эшлер, — сказал священник, взял меня заруку и торопливо повел через толпу, явно не желая привлекать вниманиемолящихся. Мы оказались около маленькой часовни, расположенной в главном нефе.Верующие, которым дозволялось входить в часовню по двое, толпились у ее дверей.Несколько монахов следили за порядком. Священник обратился к монахам с просьбойпустить нас в часовню, запереть ее и, извинившись перед другими верующими,временно не допускать их в часовню.

Священник пояснил, что глава клана хочет принестиежевечернюю молитву святому Эшлеру. Просьба его не вызвала ни протеста, нивозмущения. Напротив, она была воспринята как нечто само собой разумеющееся.Паломники, которым пришлось ждать, безропотно опустились на колени и принялисьчитать молитвы.

Мы оказались в каменной часовне, высота которой составлялапримерно половину высоты нефа. Тем не менее она тоже поражала величием. Всездесь дышало святостью. Перед каждым из узких окон горели свечи. В центречасовни я увидел огромный саркофаг с вырезанным на его крышке изображениемчеловека. Я сразу представил, какое множество верующих ежедневно приходили кэтому прямоугольному каменному надгробию, как все эти люди молились, преклонивколени, благоговейно прикасались к саркофагу ладонями и припадали губами кизображению святого.

— Посмотри сюда, мой мальчик, — сказал священник,но при этом указал не на гробницу, а на одно из окон, выходившее на запад. Заокном стояла ночная тьма, однако я сумел разглядеть человеческую фигуру,выложенную в окне из кусочков цветного стекла, соединенного свинцовыми швами.То был высокий человек в длинном одеянии, с короной на голове. Я разгляделтакже, что волосы его длинны и густы, подобно моим собственным, а борода и усыимели в точности такую же форму, как и у меня.

На стекле были выведены какие-то латинские слова, точнее,три строфы. Поначалу я не мог понять их.

Но священник подошел к дальней стене, так что письменаоказались прямо над его головой, и, указывая поочередно на каждую строчку,прочел их по-латыни и перевел на английский. Тогда смысл этих слов открылся мнеполностью:

Святой Эшлер, любимый Христом

И Пресвятой Девой Марией,

Тот, который воскресает вновь,

Дабы исцелять недужных,

Дарить утешение страждущим,

Облегчать страдания тех,

Кто обречен на смерть,

Спаси нас

От вечной Тьмы,

Изгони демонов из долины,

Ибо тобой мы будем ведомы

По пути к Свету.

Душа моя исполнилась восхищения. Под сводами вновь зазвучаламузыка, такая же радостная и ликующая, как и прежде. Я пытался противиться еенеодолимой силе, пытался не позволить ей захватить меня целиком, но очарованиемузыки победило меня. Магия латинских слов рассеялась, и я полностью отдался вовласть музыки.