Книга Большое шоу в Бололэнде. Американская экспедиция по оказанию помощи Советской России во время голода 1921 года - Бертран М. Пэтнод

в полном сознании лежал связанный на операционном столе. Он был храбрым человеком. Сначала его конечности двигались неконтролируемыми толчками. Но в разгар операции, когда у него были удалены жизненно важные органы, он прошептал, когда его спросили, как он себя чувствует: «Ничево! Ничево!»

«Страдания, несчастья и пытки приучили их переносить любые крайности с напускным безразличием», — писал Шафрот, который, как и почти все его коллеги по оказанию помощи, никогда не бывал в России до 1921 года, но был готов поверить, что такое поведение укоренилось в национальном характере. «Абсолютная инертность», «естественная инертность», «восточный фатализм», «флегматичный фатализм» — американцы использовали различные сочетания слов для характеристики «славянской природы» или «славянской расы». Дикинсон назвал их «расой пещерных людей».

Русский народ — своеобразный народ, отвечающий немногим тестам западных демократий. Они вялые, за исключением тех случаев, когда загнаны в угол, философствующие, покорные произвольным указаниям случая или эгоизма, как если бы это были законы судьбы.

Для всего мира они подобны тонко настроенному электродвигателю, для которого не хватает тока, сами по себе они малоценны, функционируют при подаче питания.

Дикинсон был начитанным, фактически специалистом по английской литературе, однако ни он, ни кто-либо из его коллег по АРА, несмотря на все их легкие обобщения о русском характере, не ссылаются на реальные книги по русской истории. Похоже, мало кто читал произведения русской литературы девятнадцатого века, которые могли бы дать им обширное литературное описание этого фатализма. Они бы узнали, что Обломов был лишь одним из замечательной череды пассивных русских вымышленных персонажей.

Шарль Саролеа, профессор французской литературы Эдинбургского университета, который был в Москве в 1923 году, впервые после революции 1905 года, считал русские буквы идеальным окном в русский характер, особенно в его отличительную черту «паралич воли». По его словам, это было характерной чертой каждого шедевра русской литературы, начиная с пушкинского «Евгения Онегина» и заканчивая «Героем нашего времени» Лермонтова, «Обломовым» Гончарова, каждым романом Тургенева, каждым рассказом Чехова и главными героями «Войны и мира» Толстого и «Преступления и наказания» Достоевского. Каким-то образом он упустил из виду Гоголя и его знаменитого съежившегося «маленького человека» в лихорадочных поисках своего пальто. «Русский герой никогда не бывает героем в европейском смысле этого слова. Он не бросает вызов судьбе, как правило, он ее пассивная жертва».

Этот «паралич воли», по мнению Саролеа, является «ключом, который открывает тайны русского характера, которые в противном случае казались бы неразрешимыми». Это объясняет, почему русский «способен на дикую энергию и самопожертвование, но он неспособен к терпеливым систематическим усилиям, к самоограничению и самоконтролю... Подобно дикарю или ребенку, он уступает своим импульсам и инстинктам; у него нет стойкости. Он непостоянен, неуравновешен и непредсказуем. С ним всегда случается неожиданное». Он также «склонен к крайностям», «ему не хватает взвешенности суждений», «не имеет чувства меры» и «не способен на компромисс». «Русский характер подобен российскому климату, подвержен самым резким и жестоким изменениям. Русский — либо пьяница, либо абсолютный трезвенник. Он либо суеверный, либо атеист. Он либо аскет, либо сластолюбец. Он либо жадный, либо бескорыстный, кроткий или жестокий, верноподданный или подлый предатель».

Но если за всем этим стоит паралич воли, то что за этим стоит? «Я не верю, что объяснение тайны носит расовый или физический характер, скорее это моральный и религиозный. Оно уходит корнями в саму суть Греческой православной церкви». Здесь он указал на объяснение, принятое многими прошлыми и нынешними исследователями русской культуры.

Те, кто подчеркивает влияние религии на культурное развитие России, имеют в виду одну или обе из двух детерминант. Одна имеет отношение к истории идей. Когда в 1054 году христианство разделилось на Восточную и западную ветви, Россия была верна Византии. Отделение от Римско-католической церкви коренным образом повлияло на последующий ход интеллектуального развития России, отрезав ее от латинского влияния Европы. Падение Константинополя, «второго Рима», турками в 1453 году еще больше изолировало Москву, возвысив ее в умах некоторых мыслящих россиян до статуса «третьего Рима», при всем том, что это подразумевало отдельный путь для России.

Второй, связанный с этим элемент — и тот, который занимает Саролею — это богословская доктрина православия, которая, как объясняет Саролея, по-видимому, содержит ответы на загадку русской пассивности и фатализма:

Христианство в католической церкви или в кальвинистской церкви — это суровая дисциплина воли, это постоянная тренировка в самоуправлении. Напротив, христианство в Русской Церкви развило только негативные, пассивные и созерцательные добродетели. Греческое православие учит в основном повиновению власти, покорности и покорности воле Бога и воле Царя, который является представителем Бога. Он проповедует «путь Марии», а не «путь Марфы». Русский знает, как умереть за свою веру, он не знает, как бороться за нее и еще меньше — как жить в соответствии с ней.

Такая эрудиция была недоступна американским работникам гуманитарной помощи, которые обычно не ссылались на православное учение для объяснения поведения своих россиян. Однако кое-где эти эксперты по мгновенной России, стремясь произвести впечатление на людей на родине, давали показания о том, что они уловили общий смысл аргументации в пользу религии. После того, как Корник выступил в защиту своего отца с одной из своих регулярных обличительных речей против большевистской власти, он, кажется, понимает, что кое-что нуждается в объяснении: «Естественно, мы все удивляемся, как, должно быть, и вы, когда читаете это, почему люди поддерживают это? Я должен признать, что не могу объяснить это, если только это не результат их религии, которая сделала их всех фаталистами и заставляет их подчиняться чему угодно на том основании, что они сами ничего не могут сделать, чтобы изменить ход событий».

Хорсли Гант пришел к другому выводу, возможно, руководствуясь собакой Павлова. Гантт служил окружным врачом Петроградской АРА, затем вернулся после миссии в январе 1925 года для работы в Институте экспериментальной медицины.

Медицина под руководством физиолога Ивана Павлова, который, среди прочего, проводил исследования природы условных рефлексов и наследуемости приобретенных характеристик. Большая часть работы включала эксперименты на животных, в основном на их пищеварительных железах, и включала анализ огромного количества слюны различной консистенции.

Большую часть следующих пятидесяти шести лет Гантт провел в лаборатории, проводя эксперименты с условными рефлексами. В январе 1928 года, после трех лет интенсивных исследований в Ленинградской лаборатории, Гант вышел передохнуть, проехав через Гельсингфорс, где у него состоялась беседа с американским консулом Джеймсом Р. Уилкинсоном, который проинформировал Госдепартамент о сути их обсуждения. Обычной темой этих рутинных репортажей были мнения участников о последних политических и экономических событиях, но что-то вдохновило Ганта обратиться к более общей теме русского характера:

Великие писатели пытались объяснить русский темперамент, изучая русский ум, и думали, что им это удалось. Но они потерпели неудачу. Русский темперамент объясняется русским желудком, в который кладут недостаточно пищи для поддержания