Книга «Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

старается изо всех сил, давая обеды из 4 или 5 блюд, что скверно для него и для меня, так как он, конечно, не обладает крепким желудком. Я бы сказал кое-что насчет этого, но меня удерживает одно: вижу, что это напоминает ему былые времена, когда давали семейные обеды, хорошо знакомые и нам.

А современная идея – съедать одно, самое большее два блюда – это, конечно, прогресс и здоровое возвращение к подлинной античности.

Словом, папаша Гаше очень и очень похож на нас с тобой. Я с радостью прочел в твоем письме, что г-н Пейрон, написав тебе, справился обо мне. Я напишу ему сегодня же вечером, что все хорошо, ведь он был так добр ко мне, и я этого, конечно, не забуду. Дюмулен, тот, у которого на Марсовом поле есть японские картины, вернулся сюда, и я надеюсь встретиться с ним.

Что сказал Гоген о последнем портрете арлезианки, написанном с его рисунка? Думаю, ты увидишь в конце концов, что это одна из наименее плохих вещей, сделанных мной. У Гаше есть картина Гийомена – обнаженная на кровати, – которую я нахожу прекрасной; у него также есть очень старый автопортрет Гийомена, совсем не такой, как наш, темный, но любопытный.

Но ты увидишь, что его дом полон, полон, как лавка антиквара – вещей, не всегда любопытных, и это ужасно. Но во всем этом есть и хорошее: всегда найдется что-нибудь для букета цветов или натюрморта. Я написал эти этюды для него, желая показать, что если мы не заплатим ему деньгами, то все же отблагодарим за то, что он сделает для нас.

Знаком ли тебе офорт Бракемона – портрет Конта? Это шедевр.

Мне также нужны, как можно скорее, 12 тюбиков цинковых белил от Тассе и 2 тюбика средних размеров с гераниевым лаком.

Затем, пришли, как только сможешь – мне совершенно необходимо делать с них копии, – все «Этюды углем» Барга, ты их знаешь – обнаженные фигуры. Я могу довольно быстро перерисовать их, скажем, за месяц – все 60 листов; ты вышлешь мне экземпляр с условием возврата, я буду обращаться с ним так, чтобы не оставлять пятен и другой грязи. Если я вновь пренебрегу изучением пропорций и обнаженных фигур, то впоследствии окажусь в скверном положении. Не сочти это нелепым или бесполезным.

Гаше также сказал, что, если я хочу доставить ему большое удовольствие, он желал бы, чтобы я сделал для него копию «Пьеты» Делакруа, которую он очень долго рассматривал. Позднее он, вероятно, поможет мне с моделями; чувствую, он полностью понимает нас и будет работать с тобой и со мной без задней мысли, употребив весь свой ум из любви к искусству для искусства. Может быть, он захочет, чтобы я писал портреты. Но чтобы заполучить клиентов для портретов, следует показать кое-какие из уже написанных. Это единственная возможность пристроить что-нибудь, которую я вижу. И однако, однако сотни картин когда-нибудь найдут своих ценителей. Я только думаю, что вся эта шумиха вокруг громадных цен, уплачиваемых в последнее время за Милле и т. п., уменьшила шансы хотя бы окупить расходы на живопись. Просто-таки кружится голова. А потому не стоит думать об этом – можно свихнуться. Лучше помаленьку искать друзей и жить сегодняшним днем. Надеюсь, с малышом все будет хорошо и дальше, как и с вами двоими, вплоть до нашей встречи. До скорого, крепко жму руку.

Винсент

879. Br. 1990: 883, CL: W22. Виллемине Ван Гог. Овер-сюр-Уаз, четверг, 5 июня 1890

Дорогая сестра,

я уже давно должен был ответить на два твоих письма, которые получил еще в Сен-Реми, но поездка, работа и множество новых волнений вплоть до сегодняшнего дня заставляли откладывать это. Очень интересно было узнать, что ты ухаживаешь за больными в Валлонской лечебнице: ты, конечно, научишься там многим вещам, лучшим, самым нужным, которым только можно научиться, и я сожалею о том, что сам не знаю о них вовсе – во всяком случае, достаточно хорошо.

Для меня было большим счастьем повидаться с Тео и познакомиться с Йо и малышом. Тео кашлял сильнее, чем когда я распрощался с ним 2 года назад, но, разговаривая с ним и глядя на него вблизи, я нашел, что он, в сущности, изменился скорее к лучшему, а Йо полна благоразумия и благих намерений. Малыш не тщедушен, но и не крепок. Хорошо, когда женщина, живущая в большом городе, рожает в деревне и проводит там с малышом первые месяцы его жизни. Но так как роды вызывают опасение, особенно в первый раз, они, конечно же, не могли найти лучшего выхода и поступить иначе. Надеюсь, они вскоре приедут сюда, в Овер, на несколько дней.

Что до меня, то с поездкой и остальным, вплоть до прибытия сюда, все обошлось хорошо, и возвращение на север заметно отвлекает меня. Затем, я нашел в докторе Гаше готового друга, он станет для меня кем-то вроде другого брата – настолько мы похожи с ним физически и нравственно. Он очень нервен и довольно странен, дружит с художниками новой школы и оказал им множество услуг, насколько это было в его силах. Я написал его портрет и буду писать портрет его 19-летней дочери. Несколько лет назад он потерял жену и сломлен во многом из-за этого. Можно сказать, что мы подружились сразу же, и я буду приходить к нему раз или два в неделю, чтобы работать у него в саду: я уже написал два этюда, один – с южными растениями, алоэ, кипарисом, ноготками, другой – с белыми розами, виноградом и фигурой. И еще букет лютиков. Кроме этого, у меня есть картина побольше, с видом деревенской церкви – эффект, благодаря которому церковь кажется слегка багряной на фоне неба простого темно-синего цвета, чистого кобальта, витражные окна кажутся пятнами ультрамарина, все вместе – фиолетовое и частью оранжевое. На переднем плане – немного зелени с цветами и розовый песок, освещенный солнцем. Напоминает этюды, которые я писал в Нюэнене, – старая башня и кладбище. Правда, сейчас цвет, вероятно, стал выразительнее и богаче. Под конец своего пребывания в Сен-Реми я работал как одержимый, особенно над букетами цветов, роз и фиолетовых ирисов.

Для малыша, сына Тео и Йо, я привез довольно большую картину, которую они повесили над фортепьяно: белые цветы миндаля, большие ветви на небесно-голубом фоне; у них дома есть также новый портрет арлезианки. Мой друг доктор Гаше – решительный энтузиаст этого последнего портрета арлезианки – копию которого я сделал для себя – и моего автопортрета; мне это приятно, так как он побудит меня писать фигуры, и я надеюсь, что он найдет для меня интересные модели. Больше всего меня вдохновляет – намного, намного сильнее всего прочего в моем ремесле – портрет, современный портрет. Я ищу путь к нему через цвет, и, конечно, я не единственный, кто ищет этот путь. Я ХОТЕЛ БЫ – как видишь, я вовсе не хочу говорить, что способен сделать все это, но, так или иначе, стремлюсь к этому – я хотел бы писать портреты, которые век спустя будут казаться видениями тогдашним людям. А потому я стремлюсь передать не фотографическую схожесть, а наши вдохновенные выражения, используя нашу науку и современный вкус к цвету как средства выражения и подчеркивания характера. Отсюда портрет доктора Гаше: вы видите лицо цвета кирпича, перегретого, опаленного солнцем, рыжие волосы, светлую фуражку, среди пейзажа, на фоне синих холмов, одежда – ультрамариновая, что подчеркивает лицо и бледнит его, несмотря на кирпичный цвет. Руки – руки акушера – бледнее лица.

Перед ним на красном садовом столике – желтые романы и темно-пурпурный цветок наперстянки. Мой автопортрет почти такой же, но синий – это прекрасная синева юга, а одежда – светло-лиловая. Портрет арлезианки выполнен в телесном тоне, бесцветном и матовом, глаза спокойные и очень простые, одежда черная, фон розовый; она облокотилась на зеленый стол с зелеными книгами. Но в той копии, которая есть у Тео, одежда розовая, фон – бело-желтый, передняя часть корсажа – из муслина, белого, переходящего в зеленый. Среди всех этих светлых цветов только волосы, ресницы и глаза образуют черные пятна.

Мне не удалось сделать хорошего наброска.

На выставке есть великолепный Пюви де Шаванн.

Персонажи одеты в светлое, неизвестно, сегодняшние это наряды или древние